Леонард Коэн. Жизнь

Коэны давно привыкли ездить на море в штат Мэн, но летом 40-го и 41-го Канада уже находилась в состоянии войны с Германией, а США ещё не присоединились к союзникам, и из-за введённых ими валютных ограничений канадцам было выгоднее отдыхать у себя дома. Одним из самых популярных мест для отдыха были Лаврентийские горы, к северу от Монреаля. По словам писателя Мордехая Рихлера, это был «настоящий еврейский парадиз, Катскилл[3] по сходной цене» [4] – с большими отелями и небольшими гостиницами, где мужчины в кипах беседовали друг с другом на идиш, стоя напротив знака, запрещавшего евреям заходить на поле для игры в шары. Для сверстников же Леонарда существовало множество летних лагерей у озёр вокруг городка Сент-Агат-де-Мон. Лагерь под названием «Гайавата» предлагал юным отдыхающим обычное меню – свежий воздух, дортуары в маленьких коттеджах, общие душевые комнаты, декоративно-художественные кружки, спортивные площадки, комары, – но, как говорит Розенгартен с глубоким и искренним чувством, «он был ужасен». «У них была одна цель: гарантировать родителям, что с тобой не случится никакого, даже самого маленького приключения. Меня ссылали туда несколько лет подряд, а Леонард съездил только на одно лето; его мать нашла потом более разумно устроенный лагерь, где детей учили плаванию и гребле на каноэ» – а Леонард хорошо плавал и любил это делать. Счёт от лагеря «Гайавата» (лето 1944 года) подтверждает нелестный отзыв Розенгартена о предлагавшихся там развлечениях: выделенные Леонарду на отдых деньги были потрачены на сладости в местной лавочке, канцелярские принадлежности, почтовые марки, визит к парикмахеру и билет на обратный поезд [5].

Семьи Леонарда и Морта были схожи не только социальным положением. Оба они росли без отца (отец Леонарда рано умер, отец Морта часто отсутствовал), и у обоих матери не вписывались в стандарты уэстмаунтской еврейской общины 40-х годов. Мать Морта родилась в семье рабочих и считала себя современной женщиной. Мать Леонарда иммигрировала из России и была значительно моложе своего покойного мужа. Машиного акцента и бурного темперамента было, может быть, и недостаточно, чтобы обособить её от других женщин этого маленького сообщества, но ведь вдобавок она была привлекательной, всегда вызывающе нарядной молодой вдовой. Впрочем, по-настоящему близкими друзьями Леонард и Морт стали четыре года спустя, когда стали ходить в одну школу.

Средняя школа Уэстмаунт-Хай выглядела так, словно однажды сбежала в Канаду из Кембриджа ночным рейсом, устав веками формировать умы вышколенных английских мальчиков. Это было окружённое роскошными лужайками массивное здание из серого камня, украшенное гербом с девизом на латыни: Dux Vitae Ratio (Разум – предводитель жизни). На самом деле заведение было сравнительно новое: эту протестантскую школу основали в 1873 году, и сначала она занимала гораздо более скромное здание; впрочем, это всё равно была одна из старейших английских школ Квебека. Когда Леонард посещал её, евреи составляли между четвертью и третью всех учеников. В Уэстмаунт-Хай царил дух то ли терпимости, то ли безразличия: евреи и протестанты общались между собой и ходили друг к другу на вечеринки. «На еврейские праздники мы отдыхали, а на христианские веселились, – говорит Рона Фельдман, одноклассница Леонарда. – Многие из нас пели в хоре и играли в рождественских спектаклях». Няня Леонарда, водившая его в школу каждое утро (и неважно, что, как отмечает Морт Розенгартен, «им надо было пройти всего один квартал; в семье у Леонарда было принято делать всё как полагается»), была католичкой и раньше брала его с собой в церковь. «Я люблю Иисуса, – говорил Леонард. – Всегда любил, даже ребёнком». И прибавлял: «Я держал это при себе; я не хотел встать в шуле и заявить: Я люблю Иисуса» [6].