Леонид Филатов. Забытая мелодия о жизни

ЛЮБИМОВ: «Леня, здесь надо усилить. Восклицание у Пушкина. Какое дьявольское совпадение: “Ты сочиняешь Реквием?! Давно ли?” В таких случаях поражают какие-то вещи даже такого типа, как Сальери. Он вроде бы травит Моцарта, а тот Реквием сочиняет, поэтому “А!”… Восклицание ставит Пушкин».

Юрий Петрович не совсем доволен, как складывается сцена. Делает замечания актеру Ивану Бортнику, играющему Моцарта.

ЛЮБИМОВ: «Моцарту происходящее кажется странным. Он в состоянии предчувствия, без которого тяжело сыграть эту роль, а иначе весь его рассказ становится чушью: “Всё ко мне кто-то приходит и меня не застает. Приходит, а меня все нет. На третий день он, наконец, зашел и заказал Реквием. Я сел сочинять”. Нет же такого у Пушкина».

«…“Ты сочиняешь Реквием. А!” В этом есть дьявольщина, вот ты только что ему яд бросил, а он тебе признается: “Стыдно мне, но у меня предчувствие”. Помните, как Гамлет говорил, что у него, как у женщины, предчувствие, что что-то случится. А Горацио ответил: “Тогда откажись, принц”, но он отвечает, что нет, зачем? Что предопределено, пусть будет как уж будет. Моцарт видит в происходящем странность. Все дело именно в его предощущении… Обычно поэты-провидцы предчувствуют какие-то вещи заранее. Вот как Моцарт предчувствовал свою смерть. Тогда вам будет все это легко играть, тогда строфы будут давать вольность жизни, то есть свободу мыслить в стихотворной форме, — это очень трудно. Нужно соблюдать строфу, по именно овладение ею дает свободу. Вот почему я говорю: учтите знаки препинания, тогда строфа становится воздушной, в ней много воздуха и свободы. И слово тогда звучит прекрасно. Мне несколько раз довелось слушать, как Пастернак читал свои стихи. Как он заводился, все время входил в какие-то свои ритмы. Он был совершенно свободен в стихотворении, летал как бы в пространстве. Иногда, сохраняя ритм, держал паузу несколько секунд, находясь в какой-то странной позе, куда его уносила поэтическая волна. Это есть и в “Годунове”. Строфа идет вольно, широко, становится все могучее, особенно в такой стихии, как “Годунов”. В “Маленьких трагедиях” тоже есть стихия огромная. Возьмите “Пир во время чумы”:

“Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы…”

Тогда есть мощь большая, можно достичь трагедии».

ФИЛАТОВ:

«Ты заснешь
Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство —
Две вещи несовместные. Неправда…»

ЛЮБИМОВ: «Леня, вот посмотри, что мне кажется здесь интересным: “…неужель он прав, и я не гений…” И гвоздь в голове: гений и злодейство — две вещи несовместные. Ведь это же цитата, он Моцарта повторяет. Неправда!!! А Бонаротти!!! Он же был убийцей! Или это все сказка тупой, бессмысленной толпы — вот этой, сидящей перед тобой. “И не был убийцею создатель Ватикана” — тогда трагедия».

ФИЛАТОВ: «Классно сделано!»

ЛЮБИМОВ: «Сыграешь! Ты понимаешь, сколько в этих словах Сальери пренебрежения ко всем людям».

Репетиция продолжается. Драматургическая композиция спектакля была создана Ю.П. Любимовым. В нее он включил стихи А.С. Пушкина, написанные в момент духовного кризиса поэта. Юрий Петрович дает комментарии к стихотворению:

«…“Ты пророчишь, ты зовешь, жизнь, что ты хочешь от меня. Какова моя миссия?” Представляете, Александр Сергеевич перед смертью задает себе эти вопросы во время бессонницы. Говорят, в последнее время жизни на него было страшно смотреть. По описанию современников, у него поредели волосы, он стал желтый, желчный, злой — комок нервов. Вот, наверное, тогда он читал бы совершенно иначе, представляете, с его-то африканским темпераментом. Это, видимо, были бы какие-нибудь страшные вопросы: “Мне не спится, нет огня. Всюду мрак и сон докучный…”, то есть жесткий стих и в нем все время вопрос: “Что же мне делать?”, Вот в такую минуту раздражения Пушкин вызвал Дантеса на дуэль.

На репетиции в театре

Театр на Таганке. Счастливые годы — все вместе

…Ведь самое страшное, что сейчас происходит, — это хамство и свинство, которым мы все сыты по горло. Поэтому сверхзадача нашего спектакля — призвать людей достойно себя вести, чтобы не было такой дикой зависти, такой дикой скупости, цинизма».

Юрий Петрович переходит к репетиции трагедии «Скупой рыцарь». Леонид играет старого барона.

ЛЮБИМОВ: «Леня, я тебе буду говорить — то или не то, чтобы нам с тобой вместе искать, как лучше играть. Новелла Скупого идет в золотой гамме, имей это в виду. Пойми, ведь я энергию вытаскиваю из вас. Текст прекрасный у тебя, когда ты говоришь, что обманул смерть. Можешь всю фразу говорить острее: мол, смерть меня в прихожей дожидалась, а я ее обманул и все живу, живу! Я и его переживу, своего наследника, у меня задача такая — его пережить, а то ведь он думает, что наследство получит. А нет! Не получит!»

ФИЛАТОВ: