Леонид Красин. Красный лорд

Отправляя семью за границу, он рассчитывал, что осенью дочки смогут вернуться в Петроград и пойти в школу, но эта надежда становилась все более иллюзорной. Появилась мысль перевезти их в более близкую и густонаселенную (в том числе и русскими) Швецию, где у них появился бы хоть какой-то круг общения. Это случилось в начале августа, когда он смог ненадолго выехать в Норвегию и помочь семье с переездом в арендованный им домик на окраине Стокгольма. Вскоре после его возвращения начался так называемый «корниловский мятеж»: несколько генералов, включая главнокомандующего Корнилова, подняли свои части против правительства, требуя наведения порядка и восстановления дисциплины на фронте и в тылу. Устрашенное правительство Керенского обратилась за поддержкой к еще недавно преследуемым большевикам и вместе с ними сумело уговорить мятежников сдаться.

После этого влияние ленинцев резко выросло, и их решительность на фоне импотенции «временной» власти убедила многих в том, что переход власти к большевикам будет меньшим злом. Входил ли Красин в число этих многих? Его письма того периода не сохранились (или их просто не было), но в мемуарах Любови Красиной остался пересказ его выступления перед бастующими рабочими одного из заводов. Он говорил: «Первым делом мы должны ради нас самих и ради нашей страны подготовить и организовать рост производства. Если нам не удастся это сделать… то страна столкнется с ситуацией, куда худшей, чем обычный экономический кризис — это будет кризис власти с приходом Бог знает какого правительства». Под последним Красин явно имел в виду большевиков: насмотревшись в эмиграции на их фанатизм, узость мышления и нежелание слушать оппонентов, он не ждал от их прихода к власти ничего хорошего.

При всей любви к России он начал подумывать об отъезде вслед за семьей в какую-нибудь европейскую страну, а может, даже в Америку — уж там бы его инженерные способности наверняка пригодились. Пока же в начале октября он снова едет в Швецию, но уже через несколько дней его телеграммой вызывают обратно — на Владимирском заводе забастовали рабочие, и без «главноуговаривающего» оборонный заказ окажется под угрозой. Приехав в столицу, он пишет родным: «Питер поражает прежде всего, конечно, грязью и затем какой-то отрешенностью, запустением, жалкой выморочностью… Улицы заметно опустели: не то убыло жителя (статистика будто бы говорит противное), не то он сидит дома из-за бесцельности покидать жилье (веселого все равно ничего не увидит) или из-за отсутствия средств передвижения и даже калош. Меньше стало даже солдат, хотя все еще предостаточно, и идиотские физиономии плюющих семечками „революционеров“ по-прежнему украшают пейзаж».

Этот безрадостный пейзаж как бы предваряет картину большевистского переворота, о котором Красин сообщает в следующем письме от 1 ноября. Пересказав события в столице, он пишет, что большевики, захватив власть, оказались в полном вакууме и вся надежда — на создание правительства из всех социалистических партий. Тут же — первые нотки одобрения в адрес ленинцев: «О красногвардейцах (рабочих) вообще хорошо отзываются. Они основательно дерутся и соблюдают полный революционный порядок». Впервые упоминается и про возможность возвращения к государственным делам: «Если состоится всеобщий левый блок и последует такое приглашение, отказаться будет совершенным дезертирством». Далее следует пророческое: «Ты, маманя, не унывай, если даже узнаешь, что меня в министры пригласят». Но уверенности ни в чем нет, и тут же снова говорится о возможности эмиграции: «Я, пожалуй, пойду спасать отечество, с тем чтобы, когда дадут по шее (а это сейчас делается очень быстро), уже не возвращаться к делам, а махнуть прямо к вам совсем».

Почта тогда не работала, письма Красин отправлял с оказией и 7 ноября успел дописать продолжение: «Б[ольшеви]ки, разбив Керенского и завладев Москвой, не идут ни на какие соглашения, жарят себе ежедневно декреты, работа же всякая останавливается, транспорт, продовольствие гибнут, армии на фронтах начинают умирать с голода. <…> Соглашение теперь — это уже последняя надежда на спасение революции». И тут же, верный себе, обсуждает план поставки в Швецию 60 тысяч литров вина с петроградских складов (в России сухой закон, продавать спиртное нельзя). Успев при этом лягнуть «красу и гордость революции», которая по пути «может, пожалуй, перелить вино прежде времени в другие желудки». Следует сказать, что экспорт российских винных запасов не был инициативой Красина — его продвигали находившиеся тогда в Стокгольме Соломон и Воровский, а согласие на это дал сам Ленин, отчаянно искавший хоть какой-то источник для пополнения пустой казны. Этот план так и не был осуществлен, но стал одним из первых опытов сотрудничества Красина с большевистской властью.