Леонид Красин. Красный лорд

Ленин, давно знавший о способностях Красина, забыл про былые разногласия с ним и привлекал его к решению самых сложных задач. Г. Соломон привычно пишет об этом в негативных тонах: «Ленин, занятый „высшими вопросами“, был в восторге от работы Красина в сферах, ему лично недоступных по незнанию, и таким образом, он в лице Красина имел практика-спеца по всем хозяйственным, административным и политическим вопросам. Но в то же время Ленин и опасался Красина, считая его оппортунистом и „липовым“ коммунистом… И действительно, первое время Красин и не старался скрывать, что был таковым, борясь за умерение стопроцентного коммунизма, к которому он продолжал относиться в высокой степени отрицательно. На этой почве у него с Лениным было много трений. Нагромождая на него одну за другой всевозможные высшие функции, Ленин осторожно запутывал Красина в сети коммунистической, не за страх, а за совесть, политики и, если можно так выразиться, сделал его соучастником всех преступлений советского режима» (о своем участии в этих «преступлениях» мемуарист скромно умолчал).

В более доброжелательном ключе выдержаны воспоминания Семена Либермана: «Ленин ценил в нем, прежде всего, синтез настоящего большевика с хозяйственным специалистом: это было то, чего он напряженно искал и долго не мог найти. <…> Ленин стал постепенно направлять к Красину на разрешение все вопросы внешней и внутренней экономики, а затем начал привлекать его и к обсуждению общеполитических проблем. Высокая оценка Красина Лениным была очень скоро принята всей коммунистической верхушкой.

— Наш Леонид Борисович, — говорили ответственные коммунисты, — тоже спец; но спец не чужой, не буржуазный, а твердокаменный большевик».

Конечно, «твердокаменным» он не был, о чем свидетельствуют письма жене. Там по-прежнему встречаются критика в адрес партийных лидеров и неуверенность в их победе. Когда Добровольческая армия начала наступление на юге, он 18 мая 1919 года написал жене: «Можно было ждать прекращения войны ранней весной <…> но Антанта решила попробовать задушить нас во что бы то ни стало, и на скорое окончание этой борьбы рассчитывать еще нельзя». Он предвидел возможность сдачи Москвы, переезда в другой город и даже эмиграции, хотя и оговаривался: «Лично моя деятельность такова, что я даже от людей иного политического лагеря постоянно получаю всякие заверения, но возможно ли все их считать за чистую монету?» Он писал, что, пока продолжается «взаимное истребление», возвращение его семьи в Россию невозможно точно так же, как доставка в центр нефти из Баку и реконструкция шахт в Донбассе. В том же письме он отмечает, что вполне допускает захват Петрограда белыми, но не слишком переживает по этому поводу: «Уже много месяцев Петроград ничего не дает стране, а кормить там надо свыше миллиона душ. Политически потеря, конечно, очень тяжела, но военного значения она иметь не может». Здесь Красин рассуждает как государственный деятель, полностью отождествляя себя с Советской властью, хоть и открещиваясь порой от «идиотизма» ее руководителей.

^{Красин в детской книжке Н. Агнивцева «Твои наркомы у тебя дома». 1926 г.}

Гораздо больше военных поражений его волнует нехватка продуктов и топлива, обещавшая доставить много проблем следующей зимой: «В прошлом году мы еще дожигали остатки минерального топлива, а потому дров и отопления было относительно много, теперь же минерального топлива не осталось абсолютно, заготовка дров из-за продовольственных и транспортных затруднений ничтожна, и города роковым образом осуждены на замерзание в самом ужасном и непереносном смысле слова». Ко всем этим проблемам добавлялось быстрое обесценивание советских денег — «совзнаков», из-за которого Красин потерял возможность помогать семье и волновался о ее материальном положении. При этом он, как обычно, успокаивал родных насчет собственного положения, уверяя, что благодаря своему статусу живет гораздо лучше большинства москвичей: «Питаюсь я хорошо, благодаря, конечно, возможности пищу получать в казенной столовой, хотя и далеко не шикарной в кулинарном отношении, но всегда с хлебом и свежей провизией. <…> По части сахара и чая я лично еще не садился на мель, но большинство москвичей чаю уже не имеют и пьют вместо него под тем же названием поджаренную рожь, морковь, липовый цвет и даже брусничный лист. Чай стоит сейчас 800 руб., сахар 200 руб. за фунт, но и за эту цену не всегда можно их иметь»