Леонид Красин. Красный лорд

Во Франции он продолжал встречаться с русскими эмигрантами (тогда такое еще позволялось советским дипломатам) и выполнять относившиеся к ним «просьбы» ГПУ. Одна из них касалась его старого друга Соломона, который в 1923 году был обвинен в финансовых злоупотреблениях, уволен из «Аркоса» и уехал в Бельгию, откуда отказался вернуться, став таким образом одним из первых советских невозвращенцев. Красин старался не поддерживать с ним контактов, но в начале 1925 года вдруг отправил ему письмо, предлагая ни больше ни меньше как стать руководителем агентурной сети ГПУ в Европе. Это письмо настолько возмутило Соломона, что он прекратил все отношения с Красиным, а перед этим отправил ему письмо, в котором говорилось: «Как ты, Леонид, мой друг юности, мой товарищ, мой брат, пишешь мне это!.. Поистине страшные времена наступили, если ТЫ — нет! это невозможно!.. глазам не верю… — ТЫ предлагаешь мне взять на себя это ПОДЛОЕ место, этот „выдающийся пост“, как ты его называешь!»

В цитатах из письма Красина, приведенных Соломоном, знаменателен такой фрагмент: «Ты сделаешь мне личную услугу, великую услугу, ты спасешь меня, если согласишься… Мои шансы очень упали, на меня вешают всех собак… и единственное спасение в том, если ты примешь это назначение и станешь во главе („о, как ты мог это выговорить!“ — патетично восклицает Соломон) чекистских организаций за рубежом…» По словам Красина, Дзержинский и его соратники «с восторгом» отнеслись к идее предложить этот пост Соломону, которого он соблазнял как опытный искуситель: «Ты получишь высокое назначение — пока еще название не придумано — генерального консула на всю Европу и др. страны… тебе будут подчинены все консулы… и, кроме того, ты будешь шефом всех учреждений ЧК, разведупра… словом, всей сетью замаскированных». Обличив бывшего друга, Георгий Александрович в итоге посоветовал ему «взять револьвер и покончить с собой». Неизвестно, было ли это письмо отправлено; его копию жена умершего в 1934 году Соломона нашла в его бумагах и передала в Русский архив в Праге, поскольку оно «проливает яркий свет на моральный облик Красина».

Красин действительно пытался в то время поладить с ГПУ, которое то и дело арестовывало его сотрудников, собирая компромат на него самого. В начале 1925 года в Лондон прибыла партийная комиссия для обследования деятельности «Аркоса», которая доложила в Москву о множестве нарушений. Под ударом оказался поставленный Красиным председатель правления этой организации А. Квятковский, которого в июне отозвали в Москву и там отправили за решетку. В 1927 году на закрытом процессе он был приговорен в 10 годам заключения, после чего бесследно исчез. Именно после этого из «Аркоса» и других торговых организаций за рубежом потянулся ручеек невозвращенцев. Впрочем, были они и до этого — например, в 1924 уехал в Америку пасынок Красина Владимир Кудрявский, которого отчим тоже пристроил на работу в «Аркос». В мемуарах он пишет, что сообщил о своем решении Красину, жившему тогда в Париже, и тот сказал, что не осуждает его. Но сам он был связан с советской властью слишком тесно, чтобы воплотить намерения уехать за границу, которые высказывал еще несколько лет назад. И дело было не в материальных благах и не в статусе — он, конечно, ценил это, но всегда ставил дело, которое делал, гораздо выше. К тому же он, как ни банально это звучит, не мог представить, что будет доживать жизнь вдали от родины, припечатанный для всех ее граждан клеймом невозвращенца — почти что предателя.

* * *

Значение Красина в советской «пирамиде власти» неуклонно убывало. В октябре 1925 года его без всякого предупреждения решили перевести на должность полпреда обратно в Лондоне, заменив Раковским, который давно добивался этого. В письме жене 23 октября Красин комментировал это так: «По правде сказать, я почти никак (даже и про себя, не говоря уже внешне) не реагировал на эту перемену. С одной стороны, несколько жаль Фр[анцию] из-за климата, главным образом, и из-за здоровья маманички, а с другой — мне так опротивели французы и так бесплодно и глупо было это годичное сиденье в Париже, что я, по правде сказать, не без удовольствия распрощаюсь со всеми этими господами]. Конечно, и в Лондоне не на розах придется возлежать, но как будто там все же больше похоже на дело. А и еще общее, я все более теряю вкус к дипломатической работе, и она меня влечет к себе все меньше и меньше».

^{Ледокол «Святогор»}