Леопард

– Да, вспомним Брюса Уиллиса. Сиплые – допустим. Но низкие? Hardly[105]. — Харри зажмурил глаза и прошептал фальцетом, обращаясь к городу: – «From up here it doesn’t look like you’re in charge of jack shit!»[106]

Кайя прыснула, сигарета выпала у нее изо рта, запрыгала вниз по каменной стене и упала в заросли кустарника, разбрасывая искры во все стороны.

– Плохо?

– Ужас, – всхлипнула она. – Черт, хотела назвать того актера-мачо с женственным голосом, а из-за тебя забыла, как его зовут.

Харри пожал плечами:

– Вспомнишь еще.

– У нас с Эвеном тоже было такое место, – сказала Кайя и, приняв у Харри новую сигарету, зажала ее между большим пальцем и указательным, как гвоздь, который собиралась вбить. – Это было только наше место, нам казалось, о нем больше никто не знает, мы могли там прятаться и рассказывать друг другу секреты.

– Ты хочешь мне об этом рассказать?

– Что?

– О твоем брате. Что с ним произошло?

– Он умер.

– Это я знаю. Я думал, ты хочешь рассказать остальное.

– А что остальное?

– Ну… Например, почему ты его канонизировала.

– А я его канонизировала?

– А разве нет?

Кайя пристально посмотрела на него.

– Дай вина, – приказала она.

Харри протянул ей фляжку, и она сделала жадный глоток.

– Он оставил записку, – сказала она. – Эвен был чувствительный и ранимый. Временами смешливый и улыбчивый. Когда он входил, казалось, что вместе с ним входит солнце. Все твои проблемы тут же испарялись… да, как роса на солнце. А случались черные периоды, и тогда все было наоборот. Все вокруг него затихали, точно в воздухе витала какая-то смутная трагедия, она как бы слышалась в его молчании. Такая минорная музыка. Красивая и жуткая, понимаешь? Но все равно казалось, будто в его глазах затаились солнечные блики, глаза продолжали смеяться. Даже не по себе становилось.

Она поежилась.

– Это случилось в каникулы, в летний день, из тех, что мог устроить только Эвен. Мы были тогда в нашем домике в Хьеме, я встала утром и пошла прямо в магазин, купила клубнику. Когда я вернулась, завтрак был уже готов, и мама крикнула на второй этаж, чтобы Эвен спускался. Но он не ответил. Мы решили, что он спит, случалось, что он иногда долго спал по утрам. Я пошла наверх взять что-то у себя в комнате, постучала в его дверь и сказала «Клубника!», когда проходила мимо. И когда я открывала дверь в свою комнату, то продолжала прислушиваться, не ответит ли он. Когда входишь к себе, обычно не смотришь по сторонам, а только туда, куда надо, на ночной столик, где должна лежать книжка, за которой ты пришла, или на подоконник и коробку с блеснами. Я заметила его не сразу, обратила только внимание на свет в комнате, что он какой-то не такой. Потом я глянула в сторону и только тогда увидела его босые ступни. Я знала их на память, он каждый раз платил мне крону, чтобы я пощекотала ему пятки, любил это. Моей первой мыслью было, что он летит, что он наконец-то научился летать. Мой взгляд скользил дальше, на Эвене был голубой свитер, я сама его связала. Он повесился на люстре на шнуре от удлинителя. Наверное, ждал, пока я встану и выйду из дома, а потом зашел ко мне в комнату. Мне хотелось убежать, но я не могла пошевелиться, как будто ноги приросли к полу. И я стояла там и смотрела на него, он висел так близко, и я закричала «Мама!», вернее, я открыла рот и набрала воздуха, чтобы закричать, но не смогла издать ни звука.

Кайя опустила голову и стряхнула пепел с сигареты. И продолжила с дрожащим вздохом:

– Дальше я помню только урывками. Мне дали лекарство, какое-то успокоительное. Когда я пришла в себя через три дня, его уже похоронили. Мне сказали, даже хорошо, что меня там не было, не то это стало бы для меня слишком сильным потрясением. Потом я сразу же заболела, провалялась с температурой почти все лето. Мне всегда казалось, что с этими похоронами слишком поторопились, словно стеснялись того, как он умер.

– Ммм… Ты сказала, что он оставил записку?

Кайя посмотрела на фьорд.

– Да, на моем ночном столике. Он написал, что безответно влюблен в девушку, чьей любви никогда не сможет добиться, что не хочет жить и просит простить ему боль, которую нам причинил, потому что он знает, что мы его любим.

– Хм…

– Честно говоря, я удивилась. Эвен никогда не говорил мне ни про какую девушку, а он мне почти все рассказывал. И если бы не Роар…

– Роар?

– Да. Я в то лето впервые влюбилась. Он был такой добрый и терпеливый, приходил ко мне почти каждый день, когда я болела, и слушал, как я рассказываю об Эвене.

– О том, каким невероятным, потрясающим человеком он был.

– Ты правильно понял.

Харри пожал плечами:

– Я делал то же самое, когда умерла моя мать. Эйстейн не был таким терпеливым, как Роар. Он меня спросил напрямик: я что, собираюсь основать новую религию?

Кайя тихо засмеялась и затянулась сигаретой.

– Мне кажется, Роар со временем почувствовал, что воспоминания об Эвене вытеснили все и вся, включая его самого. Наш роман был недолгим.

– Хм. Но Эвен остался.

Она кивнула:

– За каждой дверью, которую я открываю.

– Из-за этого, да?

Она снова кивнула.