Леопард. Новеллы

– Все это бредни, Корбера, мещанские бредни стихоплетов. От сирен никому не уйти; а хоть бы кто и ушел – не станут сирены убиваться из-за такой мелочи. Да и как они вообще могут умереть?

На столике, в простенькой рамке, – старая, выцветшая фотография: двадцатилетний юноша, почти нагой, с растрепанными кудрями, редкими по красоте чертами лица и вызывающим видом.

Озадаченный, я на мгновение остановился в смутной догадке.

– А это, земляк, был, есть и будет (сделал он ударение) Розарио Ла Чиура.

Несчастный сенатор в домашней хламиде был некогда юным богом.

В тот вечер мы говорили обо всем на свете. Перед моим уходом сенатор показал мне письмо на французском от ректора Университета Коимбры. Это было приглашение принять участие в почетном комитете конгресса греческих штудий; конгресс состоится в Португалии в мае.

– Превосходно. В Генуе я поднимусь на борт «Рекса» вместе с участниками конгресса из Франции, Швейцарии и Германии. Как Одиссей, я законопачу уши, чтобы не слышать россказней этой сирой братии. Меня ожидает чудесное плавание: солнце, голубое небо, запах моря.

Проходя мимо книжного шкафа, в котором покоились сочинения Уэллса, я осмелился высказать свое недоумение по поводу самого факта их пребывания в этом доме.

– Ты прав, Корбера, тут явный промах. Есть там к тому же романишко, после которого, перечитай я его теперь, отплевывался бы месяц кряду, не меньше. А ты, комнатная собачонка, просто зашелся бы от возмущения.

После той встречи наши отношения стали вполне сердечными. Во всяком случае, с моей стороны. Я изрядно попыхтел, чтобы заказать из Генуи свежих морских ежей. Узнав, что их все же привезут, я раздобыл сицилийского вина из окрестностей Этны, крестьянского хлеба и робко пригласил сенатора посетить мое обиталище. К несказанной радости устроителя вечеринки, сенатор охотно согласился. Я заехал за ним на своей таратайке, и мы доползли да улицы Пейрон, что у черта на куличках. Ехать со мной сенатор побаивался, явно не доверяя моему шоферскому навыку.

– Уж я-то тебя знаю, Корбера: если нас угораздит встретить какую-нибудь кикимору в юбке, ты, ясное дело, разинешь рот, и мы расшибем себе лбы о первый попавшийся угол.

Мы не встретили ни одной страхолюдины и потому доехали целыми и невредимыми. Впервые за время нашего знакомства я видел, как сенатор смеется. Это произошло в тот момент, когда мы переступили порог моей спальни.

– Стало быть, Корбера, это и есть средоточие твоих жеребячьих потех?

Окинув взглядом немногочисленные книги, он заметил:

– Так-с, так-с. А ты, видно, не такой невежда, каким кажешься. Этот вот, – добавил он, взяв с полки том Шекспира, – этот вот кое в чем смыслил. «A sea change into something rich and strange»[284]. Или хотя бы: «What potions have I drunk of Syren tears?»[285]

Когда добрейшая синьора Карманьола вошла в гостиную, неся поднос с морскими ежами, лимонами и прочим, сенатор только ахнул:

– Глазам своим не верю! Откуда ты знаешь, что это мое любимое лакомство?

– Можете смело вкушать, сенатор, еще утром они плавали в водах Ривьеры.

– Вот-вот, а вы все те же, с вашим гнилым декадентским подобострастием; денно и нощно прислушиваетесь к звукам шаркающей походки Смерти. Бедняги! Спасибо, Корбера, ты оказался преданным рабом. Жаль, что эти гады не из нашего моря; они не укутаны в наши водоросли, и, уж конечно, их шипы ни разу не пролили божественной крови. Да, ты сделал все, что мог. Только эти твои ежики, почти что северяне, наверняка дремали где-нибудь на хладных рифах Лигурийского моря.

Он принадлежал к числу тех сицилийцев, для которых Лигурийская Ривьера – тропики в представлении миланцев – была чем-то вроде Исландии. Разъятые морские ежи выставили напоказ свою уязвленную кровоточащую плоть, непонятно как поделенную на равные доли. Прежде я никогда не обращал на это внимания, однако теперь, после необычных сравнений сенатора, они и вправду казались мне сечениями невесть каких деликатных женских органов. Он поглощал их с жадностью, но без особого оживления, сосредоточенно и чуть ли не сокрушенно. И не захотел попрыскать на них лимоном.

– Вечно вы норовите все перемешать! Еж, видите ли, должен отдавать у вас лимоном, сахар – шоколадом, а любовь – раем!

Насытившись, он глотнул вина и закрыл глаза. И тут я приметил, как из-под набухших век сенатора выкатились две слезинки. Он встал, подошел к окну и украдкой утерся.

Обернувшись, сенатор спросил:

– Бывал ли ты когда-нибудь в Аугусте, Корбера?

– Я провел там три месяца новобранцем. На время увольнения мы с товарищами брали лодку и плавали себе в прозрачных бухтах.

Он помолчал, затем раздраженно осведомился:

– А в той бухточке, за мысом Иццо, прямо под скалой, нависшей над солончаками, вы, салажата, плавали?