Лепестки и зеркало

  Гоэта корила себя за то, что вообще предложила помощь. Брагоньер ведь воспользуется, заставит её, связанную словом, рисковать во благо Следственного управления. И будет она расспрашивать свидетелей, обходить злачные места, следить за подозрительными личностями, трястись по болотам. Возненавидит Мерхуса и его октограмму всеми фибрами души. А в конце месяца ей, так и быть, после написания горы отчётов и пары бессонных ночей под дверьми Главного следователя выдадут пару чекушек и горку меди. Или даже целый лозэн. Словом, игра не стоила свеч.

  Эллина кинула осторожный взгляд на выкрикивавшего патетичные призывы сероглазого мужчину и покинула своё убежище. Долго стоять на пороге всё равно нельзя: привлекает внимание. Да и без денег внутри храма делать нечего, разве что изображение лика богини поцеловать.

  Солдаты где-то поблизости, по словам следователя, отряженного к ней соэром для руководства, подойдут сразу, как только гоэта даст условный знак. Только что-то она их не видела.

  Изображая простую просительницу милости богини, Эллина направилась к пруду, а потом, будто передумав, заинтересовавшись, остановилась напротив поредевшей группки людей. Прислушалась: незнакомец опять бичевал общество. Все приметы сходятся, агрессивны й настрой прежний.

  Гоэта с тоской покосилась на ворота и покорно присоединилась к числу немногочисленных слушателей. Природа в скором времени намеревалась свести их число до минимума: небо заволокли тучи.

  - Люди слепы и невежественны, стоит ли уважать их? - брызгая слюной, жестикулировал проповедник. - Они не способны узреть истины. Да и что может узреть тот, кто предал заветы предков? Скажите, разве достоин прославления похищенный ведьмой человек, который думает о мести? Неважно, добровольна ли совместная жизнь: если мужчина делит с женщиной ложе, он обязан жениться и любить спутницу.

  Пара человек скептически хмыкнула, а Эллину передёрнуло. То есть ей нужно было преисполниться добрых чувств к Гланеру после изнасилования? По теории этого моралиста выходило именно так. Несомненно, он сумасшедший.

  К проповеднику подошёл жрец, напомнив, что ещё две недели назад запретил ему бывать здесь.

  Поборник истины по-детски надул губы:

  - Вы нехорошо, поступаете, в споры меня втягиваете, заставляете нарушать слово, приходить сюда, чтобы отстаивать свою точку зрения. А это дурно. Но ведь это храм Сораты, где врачуются души, говорят о вечном. Вот я и хотел поговорить с вами о душах людских, статью свою показать. Её так клеймили! По сравнению с этим вся критика - ласковая беседа.

  - Я бы хотел ознакомить вас с ней приватно, - проповедник окинул взором немногочисленную толпу и, склонившись к жрецу, шёпотом добавил: - Я из всех собравшихся только вас уважаю. Остальные - так, никчёмные людишки, мнение которых и стёршегося медяка не стоит. Обыватели! Вот вы, лицо, общающееся с Соратой, совсем другое дело.

  Служитель богини досадливо отмахнулся от него, воздев глаза к небу. Эллина расслышала бормотание: 'Бессмертная, избавь меня от ахинеи этого идиота!'.

  Пожалев жреца, которому, судя по всему, предстояло выслушать очередной нудный монолог на тему самолюбования и кристаллизованной морали, гоэта вытащила носовой платок и сделала вид, что вытирает лицо.

  Следователь не обманул: солдаты действительно ожидали сигнала. Где они притаились, Эллина не поняла. Ещё минуту назад никого не было - а вот уже проповедника взяли в тиски, обыскали, а капрал велел горожанам расходиться.

  Гоэта посторонилась, пропуская конвой и арестованного. Тот яростно протестовал, твердил о попранных правах, мученичестве за веру и прочих высоких, но оторванных от реальности материях. Чуть погодя и ей предстояло зайти к господину Брагоньера, чтобы принять участие в опознании и дать показания. А пока можно было перевести дух и укрыться от начинавшегося дождя в ближайшей таверне.

  Брагоньер равнодушно разложил на грубо сколоченном столе листы бумаги, проверил, не засохли ли чернила.

  Обычный допрос не дал результатов: обвиняемый упрямился, твердил о своей избранности и оправдывал убийства. Но не признавался в них. Его занудство и попытки проповедовать даже в кабинете следователя привели к подписанию распоряжения о применении лёгких пыток.

  - Итак, господин Диюн, вы по-прежнему желаете молчать? - сухо осведомился Брагоньер у обвиняемого в арестантской робе.

  - Я не желаю молчать, когда беззаконие правит Тордехешем, а честных людей сажают в тюрьму за праведные дела, - свысока ответил проповедник.

  - Так и запишем: обвиняемый подвергал сомнению установленный государственный порядок, - бесстрастно заключил соэр и очинил перо.

  Сделав первую запись, он кивнул палачу:

  - Можете начинать.

  Солдаты подтащили обвиняемого к пыточному столу. Энтузиазма у проповедника сразу убавилось: он тут же начал петь оды следствию. Но Брагоньер его не слушал: за годы службы привык и к лести, и к мольбам, и к проклятиям.