Лепестки Мугунхва

Пингюн резко встал и, вогнав нож в ножны, пошёл к своему коню. Не подавая вида, что потрясён, Чольсок поднялся и, отряхнув прилипшие травинки, обернулся к Тургэну:

– Вот видишь?! Всю траву! Все коренья! А вы одно мясо едите, и всё вам ещё чего – то надо!

– Кто это мы, учитель?

Поняв, что сболтнул лишнего, Чольсок подошёл к мальчишке и дружески похлопал его по плечу.

– Ладно! Это я так… перепутал.

ГЛАВА 5

И солнце было какое – то бледное, и воздух был каким – то слишком мягким… Всё раздражало и вызывало враждебную неприязнь к окружающему.

С суровым неподвижным лицом, держа спину ровно, на камне сидел мужчина лет сорока. Руки его лежали на коленях ладонями вверх. Со стороны могло показаться, что он абсолютно ничем не занят, а просто отдыхает. Но это было не так. Он считал капли воды, срывавшиеся с невысокого каменного уступа и тонким ручейком продолжавшие свой путь дальше к подножию скалы. Для кого-то это занятие показалось бы странным, но только не для него. Мужчина был самурай! По крайней мере, он сам так считал, несмотря на то, что давно уже стал ронином. Его звали Норикогу Кенсин.[21]

Чуть ниже того места, где сидел самурай, на каменистом склоне горы вокруг небольшого костерка расположились несколько мужчин и две женщины. Они ели варёный рис, ловко выхватывая его тонкими палочками.

Сегодня они наконец – то переоделись в свою собственную одежду. Опостылевшие лохмотья, в которых они добирались сюда от самого моря, были сожжены по приказу Кенсина. Все понимали, что это значит. Обратно к морю возвращаться будет, скорее всего, некому. И все знали, что свой долг самурая каждый из них выполнит до конца – проклятый камень будет уничтожен любой ценой.

Молодая девушка лет восемнадцати, в коричневых штанах и такого же цвета короткой мужской накидке, приподнялась, отставив в сторону свою чашку.

– Я пойду отнесу ему.

– Нет, Кумико![22] Он потом поест, – коренастый крепкий мужчина лет пятидесяти, с совершенно лысым черепом, оглянулся в сторону сидящего на камне. – Не надо сейчас беспокоить сэнсэя!

Девушка вернулась на место. Вторая женщина, постарше, протянула руку к лысому мужчине.

– Осаму – сан![23] Давайте я вам ещё положу!

– Спасибо, Тора – сан![24] Я уже наелся. Вы лучше вон Ичиро[25] добавьте ещё! А то он у нас совсем худой.

Молодой парень лет двадцати, метнув быстрый взгляд на Кумико, сконфуженно опустил глаза.

– Да нет… мне… я… Я тоже уже сыт.

Кумико с улыбкой посмотрела на Ичиро. Перехватив её взгляд, лысый Осаму усмехнулся:

– Ты, Ичиро, должен побольше есть. А то будешь совсем слабый. А слабый – значит трусливый. Совсем как эти корейцы.

– Вы правы, Осаму – сан! Я вот тоже их не пойму. Они уже несколько дней убегают от монголов, вместо того чтобы остановиться и умереть всем в бою!

– О-о! Ичиро, я на этих корейцев уже лет двадцать смотрю и всё равно их не понимаю. Я тебе сейчас расскажу, ты мне даже не поверишь!

Осаму положил руки на широко расставленные колени.

– Было это много лет назад. Нас тогда послали в Корё осмотреть побережье. И вот наткнулся я на одну рыбацкую деревушку. Одет я был в такие же лохмотья, что мы сегодня сожгли. Подхожу к деревне, слышу шум какой – то, крики. Подошёл ближе и понял – праздник у них там. Вся толпа посередине деревни собралась, и орут все. Пригляделся, вижу в центре большой пустой круг. А в круге два бойца друг напротив друга стоят. Борьба это у них была их корейская. Интересно мне стало. Решил тоже посмотреть.

У Ичиро загорелись глаза.

– Я бы тоже хотел посмотреть!

– Подожди! Дослушай сначала. Ещё плеваться будешь!

Осаму отпил немного воды из бамбуковой чашки.

– Так вот. Один из них высоко так прыгнул одной ногой вперёд! Прямо второму в грудь! Ох, хороший был удар!

Прищурившись, словно от удовольствия, Осаму замолчал, как будто смакуя свои воспоминания. Ичиро нетерпеливо заёрзал:

– Ну и что, Осаму – сан? Тот, второй, выдержал удар или упал?

Скривившись, Осаму сплюнул.

– Ичиро! Ты мне не поверишь! Тот второй просто резко отошёл в сторону, и этот пролетел мимо.

У Ичиро вытянулось лицо.

– Как же так, Осаму – сан? Разве так можно? Это же позор!

– Вот и я говорю, – Осаму похлопал рукой по колену. – Правда, после того, как тот пролетел мимо, этот, который отошёл, резко так, с разворота ударил его пяткой по затылку. Но разве это уже имеет какое – то значение? Ведь он уже отступил. Я даже сам глаза опустил. Ибо тот, кто увидел чужой позор, отчасти сам покрывается им. – Я сочувствую вам, Осаму – сан! Наверно, вы потом плохо себя чувствовали?

– Ещё бы!

– Осаму – сан! Этот боец должен был сразу же после поединка сделать себе сэппуку.

– Что ты, Ичиро! – коренастый замахал руками. – Никакого сэппуку он не сделал. Он стоял такой довольный, что мне сделалось ещё противней. И самое страшное знаешь что? То, что вся толпа радовалась! Они смеялись и кричали так, как будто это был не позор, а наоборот, что – то очень хорошее.

Ичиро сидел с застывшим лицом, глядя в одну точку перед собой.