Лепестки на ветру

Только сейчас я увидела, что в библиотеке был еще один человек. В кресле-каталке, которым когда-то пользовался мой дед, сидела бабка! Это было то самое кресло: оно делалось на заказ и сильно отличалось от стандартных кресел такого типа. Поверх больничной блузы на ней был серо-голубой халат, а ноги были закрыты пледом. Кресло стояло возле камина, так что ее согревало гудящее пламя очага. Когда она повернулась ко мне, ее лысый череп блеснул. Серые металлические глаза злобно сверкнули.

С ней в комнате была сиделка. Я не успела разглядеть ее лица.

— Миссис Мэллори, — сказал Барт, — не выйдите ли вы из комнаты, а миссис Фоксворт пусть пока останется здесь. —Это была не просьба, а приказ.

— Да, сэр, — сказала сиделка, быстро поднялась и поспешно вышла. — Вы просто позвоните мне, сэр, когда миссис Фоксворт захочет лечь в постель,

— сказала она уже в дверях и исчезла.

Барт вышагивал по комнате, и было видно, что он на грани взрыва, причем теперь его гнев был направлен не только на меня, но и на его жену.

— Ну ладно, — сказал он, едва сиделка вышла, — давайте покончим с этим — раз и навсегда. Коррин, я всегда подозревал, что у тебя есть какая-то тайна, очень большая тайна. Мне много раз начинало казаться, что ты на самом деле не любишь меня, но мне и в голову никогда не приходило, что ты прячешь на чердаке четверых детей. Почему? Почему ты не пришла ко мне и не рассказала мне правду? — Последние слова он уже прорычал, от его самообладания не осталось и следа. — Как ты могла быть столь бессердечной эгоисткой, что с такой жестокостью посадила под замок четверых своих детей, а затем еще и пыталась отравить их мышьяком?

Моя мать безвольно поникла в своем кожаном кресле и закрыла глаза. Она казалась совершенно безжизненной, когда раздался ее вялый голос:

— Значит, ты собираешься поверить ей, а не мне. Ты ведь знаешь, я никогда не могла бы никого отравить, какие бы блага мне за это ни сулили. И ты знаешь, что у меня нет никаких детей!

Я была ошеломлена тем, что Барт все-таки поверил мне, а не ей; потом я подумала, что он на самом деле не поверил и мне, просто прибегнул к своим адвокатским приемчикам, чтобы выбить ее из колеи, а затем, возможно, докопаться и до правды. Но это не пройдет, во всяком случае с ней. Она слишком много лет тренировалась во лжи, чтобы ее можно было так легко сбить с толку.

Я сделала шаг вперед, чтобы взглянуть на нее в упор. Потом я заговорила, как можно более жестко:

— Почему ты ничего не рассказываешь Барту о Кори, мамуля? Давай, расскажи, как вы вдвоем с твоей матерью заявились среди ночи, завернули его в зеленое одеяло и сказали нам, что везете его в больницу. Расскажи ему, как ты вернулась на следующий день и сообщила нам, что Кори умер от пневмонии. Ложь! Все ложь! Крис прошмыгнул вниз и услыхал, как дворецкий, Джон Эймос Джексон, рассказывал горничной, что бабка носит на чердак мышьяк, чтобы извести мышат. Мышата — это были мы, это мы ели эти пончики, обсыпанные сахарной пудрой! И мы установили, что эти пончики действительно отравлены. Помнишь, у Кори была мышка, которую ты как будто и не замечала? Этому мышонку дали маленький кусочек пончика, и он издох! А теперь можешь сидеть, плакать и отрекаться от меня, и от Криса, и от Кори с Кэрри!

— Я вижу вас впервые в жизни, — сказала она с нажимом, выпрямляясь и глядя мне прямо в глаза, — за исключением того случая, когда я была на балетном спектакле в Нью-Йорке.

Барт прищурился, обдумывая то, что сказала она, а следом — я. Потом он опять посмотрел на жену, и на этот раз его глаза стали еще уже и проницательнее.

— Кэти, — сказал он, продолжая глядеть на нее, — ты делаешь очень серьезные обвинения в адрес моей жены. Ты обвиняешь ее в убийстве, преднамеренном убийстве. Если твоя правота будет доказана, ее ждет суд присяжных, ты этого добиваешься?

— Я хочу справедливости, только и всего. Нет, я не хочу, чтобы ее посадили в тюрьму или на электрический стул, если он, конечно, еще существует в этом штате.

— Она лжет, — прошептала моя мать, — лжет, лжет, лжет.

К обвинениям такого рода я была готова и потому спокойно достала из своей сумочки копии четырех свидетельств о рождении. Я протянула их Барту, он поднес их к лампе и стал внимательно изучать. Я улыбнулась матери — жестокой, но полной удовлетворения улыбкой.

— Дорогая мама, ты была так глупа, что зашила эти метрики в подкладку нашего старого чемодана. Без них у меня не было бы никаких доказательств, чтобы предъявить твоему мужу, и он, несомненно, поверил бы тебе: ведь я актриса и привыкла ставить шикарные шоу. Как жаль, что он не знает, какая актриса пропала в тебе! Ты можешь ежиться, мамуля, но у меня есть доказательства!

Я дико расхохоталась, но тут же у меня подступили слезы, ибо в ее глазах я заметила мокрый блеск. Да, когда-то я так любила ее, да и сейчас при всей ненависти и враждебности я переживала за нее: слабенький огонек врожденной привязанности продолжал теплиться, мне было больно, так больно заставлять ее плакать. И все же она заслужила это, заслужила, заслужила — продолжала я твердить себе.