Лепестки на ветру

В своем алом блестящем платье моя мать выглядела, как яркий язык пламени, этот цвет придавал темно-фиолетовый оттенок ее глазам, которые метались от одного из нас к другому. Затем, когда я уже устала следить за ней, мятущейся, одичалой, растерявшей все свое королевское величие, глаза ее вдруг остановились на ее матери — старой женщине, обмякшей в своем инвалидном кресле, как будто она была без костей. Ее шишковатые пальцы вяло теребили шерстяной платок, но изуверские серые глаза горели сильным и подлым огнем. Я видела, как встретились взгляды матери и дочери. Эти серые глаза, они никогда не менялись, не смягчились с возрастом или от страха преисподней, которая ее ожидала.

И, к моему удивлению, моя мать вышла из этого противостояния с гордо выпрямленной спиной, победив в этом поединке двух характеров. Она снова заговорила, но уже бесстрастно, как будто речь шла о ком-то другом. Это было все равно что слушать женщину, которая говорит и знает, что каждое ее слово лишь приближает ее конец, но ее это уже не тревожит: в самом деле, я уже одержала над ней победу, и она обращалась теперь ко мне, как к самому строгому своему судье.

— Хорошо, Кэти. Я знала, что рано или поздно мне придется смотреть тебе в лицо. Я знала, что именно ты вырвешь у меня всю правду. Ты всегда видела меня насквозь и догадывалась, что я не совсем та, кого строю из себя перед вами. Кристофер любил меня и верил мне. Но ты — никогда. И все же поначалу, когда погиб ваш отец, я старалась делать для вас все, что было в моих силах. И когда я попросила вас приехать сюда и пожить здесь какое-то время тайно, пока я не завоюю вновь благосклонность своего отца, я верила, что так оно и будет. Я в самом деле не думала, что это затянется больше чем на день-другой.

Я сидела окаменев и не отрываясь смотрела на нее. Ее глаза безмолвно умоляли меня: «Пощади, Кэти, поверь мне! Я говорю правду».

Затем она повернулась к Барту и с болью заговорила об их первой встрече в доме у кого-то из друзей.

— Я не хотела влюбляться в тебя, Барт, не хотела, чтобы ты оказался втянутым в эту неразбериху. Я хотела рассказать тебе о детях и о том, что им грозит со стороны их деда, но в тот момент, когда я собралась это сделать, ему как будто стало хуже, и он вот-вот мог умереть, поэтому я отложила этот разговор и успокоилась. Я надеялась, что, когда в конце концов я расскажу тебе все, ты поймешь меня. Это была большая глупость с моей стороны, ведь если слишком долго хранить какую-то тайну, то раскрыть ее становится все труднее. Ты хотел на мне жениться. Мой отец упорно возражал. Мои дети изо дня в день просили выпустить их. И хотя я знала, что у них есть все основания жаловаться на свою жизнь, я возненавидела их за то, что они все время доставали меня, заставляли меня чувствовать себя виноватой и стыдиться себя самой, тогда как я старалась сделать для них все, что в моих силах. И именно Кэти, всегда только Кэти больше всех стояла на своем, как бы я ни задаривала ее.

Она бросила на меня еще один долгий страдальческий взгляд, как если бы это я причиняла ей невыносимые мучения.

— Кэти, — прошептала она, и ее страдальческие глаза немного озарились, когда она вновь обернулась ко мне, — я правда делала все, что могла! Я говорила своим родителям, что у всех вас есть скрытые недуги, особенно у Кори. Но им угодно было думать, что это Господь наказывает моих детей, поэтому они отнеслись к этому, как к должному. А у Кори одна простуда сменялась другой, да еще эта аллергия. Как ты не видишь, чего я добивалась: просто сделать вас немного больными, чтобы вызволить вас оттуда и поместить в клинику, а затем сообщить матери, что вы все умерли. Я брала самую каплю мышьяка, я не хотела вас убивать! Я только хотела, чтобы вы почувствовали недомогание, чтобы я могла увезти вас!

Глупость и нелепость такого рискованного плана привели меня в ужас. Потом я подумала, что она врет, придумывает себе предлоги, чтобы оправдаться в глазах Барта, который смотрел на нее очень уж странно. Я улыбнулась ей, хотя внутри мне было так больно, что хотелось плакать.

— Мамуля, — сказала я ласково, перебивая ее, — ты что забыла, что отравленные пончики появились уже после того, как дед умер? Тебе не было нужды обманывать покойника.

Ее глаза затравленно метнулись к бабке, которая с отвращением смотрела на дочь.

— Да! — вскричала мама, — я знала это! Если бы не это приложение к завещанию, мне никогда не пришлось бы прибегать к мышьяку! Но отец оставил вместо себя нашего дворецкого Джона, и ему надлежало следить, чтобы я не нарушила запрета и не освободила вас из вашего плена, по крайней мере, не раньше, чем вы бы все умерли! А если бы он ослушался, то моей матери надлежало проследить, чтобы ему не досталось ни гроша из тех пятидесяти тысяч долларов, что отец обещал ему. Была еще и моя мать, которая хотела, чтобы Джон получил все!