Лепет

Художникам проще, без слов, вообще, легко.
Уйти далеко берегом над рекой.
Колос мой травяной, вытянутой рукой
если коснусь, вспомню ли ваш покой?
Ветер, коснись волос травяных моих.
Если босой по полю, а смотришь вдаль,
Песней умолкшей в грудь оседает
— от поля до неба —
жизнь.
Трав головной поклон, травам — земной поклон,
Ангеле, помолись,
хранителю святый мой,
моли Бога о мне.
Стелется по земле,
ветер стелется по земле,
только что-то в силу не разойтись.
Мне возвращаться в стены, мне отведенные,
отсюда, где сердце мое травой поросло.
В городах вода серебрит берега бетонные,
жалеет, целует:
«Спи, — говорит, — скоро снег, — говорит, — видишь:
небо белым-бело».
Когда становишься камнем, голуби перестают бояться,
взлетая, задевают крылом.
Прикосновенье небес — новая жизнь, трудная, как любовь.
И если босиком идешь по полю,
не смотри под ноги,
и тогда плоть поля выступит под подошвами
теплым войлоком,
живое насквозь, тропы вытоптанные, травы некошеные.
Идешь и знаешь: дорожки в лесу замшевые
небо у края облаком белым стелется
где-то внутри леса белое спит озеро
где-то внутри тебя белое спит озеро
травы над рекой белому свету кланяются

«Не везет с погодой, скудеет словарный запас…»

Тимофею Тимофееву

Не везет с погодой, скудеет словарный запас,
у Бога осталось только молчанье глаз
ангелов в зеркале — из-за спины глядят,
как над душой стоят.

Сигареты как кашель, сырая Москва, зима,

монохромный, под коркой выскобленного лба,
бесшумный и бестелесный пчелиный рой —
не отогнать рукой.

Так прививается к детству большая жизнь.

Нервный жалкий женский алкоголизм.
Не преуспев в стремлении разделить
смерть, привыкаю пить.

Это грязная кухня на утро, это в ее окно

смотрит почтовый голубь, белый, как полотно.
Это чужая смерть, мол, «приветы вам», —
скользнула по головам.

Смерть оставила память, свою печать,

слепок, который я не могу сломать,
воск, застывший вылитым на ладонь.
хрупкое — только тронь…

Так, случайно, взять — сохранить черты.

Вещи грозят рассыпаться на глазах.
«Если бы можно оставить» — просила ты.
Даже тело нельзя.

Потом мы сидели над пролитым вином,

писали по строчке, и нам казалось — стихи.
Но все что могу вспомнить — это окно
и восковой отпечаток моей руки.

Не-я