Лепет

Я болею холодом и темнотой. Всерьез.
В неминуемые сезоны моей страны
я болею от скудости, грубости, жалости и вины.
Здравствуй, межлопаточный остеохондроз.

Раз в три месяца не выдерживать и звонить.

Рефлекторное счастье на звук твоего «алло».
Будто свет в чулане включают — и вмиг светло.
И меня от тебя, наверно, пора лечить.

Я устала от этих местоимений «тебя-меня»,

я сама с собой, нет никакого «ты».
«Ты» живет в параллельной вселенной, и вход закрыт.
Так случилось, в этом некого обвинять.

Ах ты, горе-злосчастьюшко, мой ненаглядный свет.

Все потешки-пестушки вылетели в трубу.
Ты с катушек съехала, мать, закатай губу,
тебе сколько лет?

И слезится ноябрь, как старческий глаз, и сосет тоска,

невменяемая, родимая, кровью поеная моей.
Я сама ее выкормила, выносила на руках.
Как теперь оставишь? поди-ка не пожалей.

Но в погоде ли дело, если в погожий день,

ну допустим, лета, индейского, золотого,
я иду, например, к глубокой синей воде
и ловлю в ней слово за словом…

И тогда, дыша органикой и синевой,

каждый вдох и выдох благословляя,
я все так же живу параллельно с тобой,
радуюсь, представляя:

вот ты едешь за город, слушаешь музыку по пути,

вот ты учишь братишку рыбачить, в футбол играть.
Этот день, безмятежный, как будто ему не пройти,
и тебе проживать.

III

Это Родина моя.

Всех люблю на свете я.

«Копейки считали, ссорились, были счастливы…»

Копейки считали, ссорились, были счастливы.
Не ведали что творили, но шли по замыслу.
Думали развестись, а сына родили.
Щедр и Милостив Господи, чем мы Тебе угодили?
В нашей страшной стране так и ждешь
мора, глада, нашествия
и гражданской войны, что хуже стихийного бедствия,
высоты безымянной, оврага безвестного,
без суда и без следствия.
Защити же, Господи, детство их.
Осень вот: на стружке яблонных листьев коричневой
коляски и курточки.
Так ярко. «Гули-гули» и «ути-уточки» —
Так сбивчиво.

«На роду написано…»