Лепила [СИ]

Мы вышли из отделения, Череп потопал вниз по лестнице, я же пошел в ординаторскую, думая над прощальным взглядом, который Череп бросил на ремзал, а перед окончательным уходом — и на меня. Уже возле дверей ординаторской я вспомнил, когда Череп смотрел точно так же, холодно и деловито, — это было в кафешке, где я был мимоходом, забежал выпить бутылочку пивка. Череп же там гулял со своей кодлой — мелкими шавками, вчерашними десятиклассниками, польщенными влиянием такого крутого уркагана к своей особе. И кто–то из них высказал Черепу чего–то невпопад, точно, именно тогда Женя Бастырев и посмотрел таким же взглядом на собеседника. За столом у них сразу стало тихо, чего я и обратил на них внимание, и Черепов взгляд запомнил. Через секунду тарелка с чем–то дымящимся разбилась у бедолаге на голове, щедро сдобрив короткий ёжик кетчупом, сам же обладатель ёжика ошалело вскочил, но получив короткий, без замаха удар в челюсть, полетел спиной вперед, сметая по пути стулья и столики.

Н–да–с, такой хоккей нам не нужен, но об этом опосля, пока же я постучал в дверь, а через пару секунд Инна впустила меня внутрь.

— О–о–о, пропажа явилась, — хмельным голосом приветствовал меня Семёныч, зав. хирургии. По его раскрасневшемуся лицу я понял, что праздник уверенно движется в нужном направлении. Ну, Семёныч не дежурит, ребята у него ловкие, если что — справятся и сами, из дома не потянут.

— Чего это ты несешь нам в этом замечательном пакетике, — полюбопытствовал Гоша, который наметанным глазом тоже определил форму содержимого черного пластика.

— Да вот, кланялась вам всем мафия и просила передать, со словами глубокой благодарности, — я извлек из глубины пакета бутылочку «Абсолюта».

— Они бы лучше бошки свои дурные не разбивали, да ножами бы друг в дружке не ковырялись, — пробормотал Семеныч. — ну, дай–ка заценить, — он многозначительно прищурился на синеву букв. — Что, взаправду ее из ледников гонят?

— Ну, положим, не гонят, воду берут.

— Так давай, давай, — заторопил он Гошу, — наливай, надо же попробовать, чем шведский лед лучше нашего.

Мы выпили, Степановна, наклонив голову к плечу, немного поприслушивалась к себе и решительно заявила:

— Один хрен, водка и водка. Ничем особенным нашей «Гусарской» не лучше, — она кивнула в сторону уже опустошенной бутылки, с этикетки которой нагловато ухмылялся кучерявый красавец в доломане.

— А что вы от водки хотели, неземного блаженства? — полюбопытствовал я. — Ее, родимую, еще Дмитрий Иванович Менделеев расписал, как готовить — сорок частей спирта на шестьдесят частей воды — больше ничего придумывать и добавлять к водке и не надо.

— Вообще, — развил мысль Гоша, — от водки и нечего ждать какого–то особенного вкуса. Вернее, водка должна быть как раз безвкусной — в идеале. Мягко так — хоп — и оказаться в желудке, ты ее почувствовать не должен, тепло только должно разойтись, если жжет в горле — уже не то. А уж потом, это безвкусие и надо оттенить закуской — колбаской там или селедочкой. Вдумайтесь даже в слово — за–куска, за рюмкой — кусочек. Враги этого не понимают, глотают свой вискарь чистяком, и нашу водочку так же на раутах тянут без закуски, как алкаши, только что коробком спичечным не занюхивают. Ну, с виски, это может и правильно, у него собственный вкус есть, хотя какой там вкус у самогона, — Гоша махнул рукой, — а вот водку надо обязательно чем–то сдабривать, — и многозначительно поддел на вилку янтарный боровик.

Я с уважением посмотрел на Гошу.

— Сам теорию питья водки разработал?

— Нет, — улыбнулся он, — какой–то диссидент по «Голосу» трепался, какие буржуи дураки.

— Виски — точно самогон, — согласился Семеныч. — От их «Белой лошади» сам на коня сядешь.

— А коньяк клопами пахнет, — пискнула Инна.

— Ну, уж нет, — решительно не согласился я. — Во–первых, 80 % людей, заявляющих, что коньяк пахнет клопами, не знают, в общем–то, и запаха, собственно, этих самых клопов, так что им и сравнивать не с чем. А во–вторых — надо пить качественный коньяк, фирменный, и не граненными стопарями, заедая огурцом, а маленькими рюмочками, согрев в ладони. Вот взять хотя бы, настоящий «Арарат»…

Разговор явно перетекал в алкогольную плоскость, что свидетельствовало о том, что наш дружный коллектив решительно перешагнул от стадии бытового пьянства к первой стадии алкоголизма — «…глаза блестят, радостно потирают ладоши, долго и со вкусом ведут разговоры на тему выпивки…» — точно так нам незабвенный профессор Шубин на курсе психиатрии и рассказывал. А на второй стадии, чего там, дай Бог памяти? Вроде, «…утрата рвотного рефлекса, значительное повышение толерантности к выпивке». Блин, это, наверное, тоже уже про нас: несмотря на то, что мы с Гошей, по случаю дежурства — я в стационаре, он — по экстренности — на дому — ограничивались, уровень жидкости в бутылке стремительно понижался, а на внешнем виде присутствующих, включая дам, никак это особенно не отражалось, разве что раскраснелась Степановна, да Инна что–то стала более часто искоса посматривать на меня, встряхивая рыжими кудрями.