Лепта

— Не удивляйтесь, милостивый государь Андрей Иванович, без посыльного решил обойтись. Дело сугубой важности. Поутру присяга новому государю Николаю Павловичу. Прошу вас на завтрашнюю присягу привести своих воспитанников в полном порядке, — и добавил жестко: — Полагаю, что ваши успехи и успехи вашего сына не освобождают вас, Андрей Иванович, от соблюдения правила о недопущении воспитанников в квартиры профессоров. — И опять он не взглянул на Гришу.

Было такое правило в Академии. Придумал его сам Алексей Николаевич. Но никогда не случалось, чтобы кто-то вспоминал об этом.

— Григорий Лапченко — мой гость, ваше превосходительство, — торопливо сказал Андрей Иванович. Оленин хмыкнул. За его спиной Андрей Иванович увидел профессора Егорова{5}. Он тоже посмеивался.

В гостиной были домочадцы Андрея Ивановича. Слава богу, все одеты, все аккуратны. В креслах у камина сидела Екатерина Ивановна, в новом тюлевом чепце, с годовалой дочкой Лизой на руках, подле нее замерли Катя, Маня и Варенька, в длинных, по моде, фуляровых платьях, отделанных рюшем. Катя в буклях, а у Мани коса, пушистая и длинная. Рядом с ними — трехлетний сын Сережа в синей рубашечке с белым отложным воротником. Не было только Саши, он работал у себя в комнатке на антресолях.

Катя и Маня сделали реверанс, Екатерина Ивановна чопорно наклонила голову, улыбнулась столь неожиданным гостям. Оленин пожевал губами, что, наверное, означало улыбку, сказал:

— Прошу извинения. До свидания, Андрей Иванович. Помните, завтра присяга.

— До свидания, ваше превосходительство! — одновременно сказали Андрей Иванович и Екатерина Ивановна. Катя и Маня опять сделали реверанс. Дверь захлопнулась. Андрей Иванович и Екатерина Ивановна переглянулись.

Все случалось в Академии, но, чтобы сам президент ходил по квартирам профессоров в роли посыльного, этого еще не бывало. Что же произошло? Отчего необходимо присягать великому князю Николаю Павловичу? Разве Константин Павлович не будет императором? Ведь ему уже присягали две недели назад. Новость — как снег на голову. Андрей Иванович почувствовал, как им овладевает непонятная тревога, которая тотчас прогнала прочь все его размышления о Лаокооне, о призвании художника, об искусстве. Он с усилием взял себя в руки.

— Что ж, Катюша Вторая, — обратился он к старшей дочери, которую в шутку называл Второй, потому что Екатерина Ивановна была для него Катюша Первая, — будем ли мы нынче обедать? Наш гость, я полагаю, проголодался.

И Андрей Иванович подтолкнул сопротивляющегося Гришу к столу.

2

Наступил день присяги… Утром Саша сквозь сон почувствовал: кто-то стаскивает с него одеяло. Ах, как сладко спалось, как просыпаться не хочется. Он подумал, это матушка будит, хотел покапризничать, но открыл глаза и рассмеялся: одеяло стаскивал трехлетний карапуз — брат Сережа. Горела свеча на столе. Это матушка зажгла, чтобы занять Сережу, который просыпался всегда ни свет ни заря. Саша заметил, что у Сережи глаза блестят: он или плакал уже, или только собирался.

— Нехорошо, Сережа! Можно ли быть таким бесцеремонным? — стал он шутливо отчитывать брата, натягивая одеяло.

— Саша, я рисунок запачкал, — всхлипывая, выговорил Сережа.

Саша проворно вскочил на постели, взглянул: ну так и есть! Сережа измазал невымытой кистью его вчерашнюю работу — набросок фигуры Иоанна Крестителя, проповедующего в пустыне… Да, уж в таком-то виде эскиз профессору Егорову не покажешь. У Саши сон тотчас отлетел.

— Ах, Сережа, Сережа, экий ты, право.

Сережа разревелся. Саша подхватил его на руки.

— Что ты, что ты! Я еще нарисую. Не плачь.

Он поцеловал Сережу, потом вместе с ним нырнул под одеяло.

— Это я виноват. Я оставил альбом раскрытым, потому что забыл, какой ты у нас разбойник. Сережа, душа моя, расти быстрее, вместе будем рисовать.

— Я разве буду художником?

— Конечно! Мы с тобой напишем много картин. Как батюшка наш… Хочешь, расскажу тебе, какую я картину написал? Вот слушай. Давным-давно был на свете такой город — Троя…

Саше весело было рассказывать Сереже о Троянской войне. Он любил Гомерову «Илиаду», любил Патрокла, Ахилла, троянца Гектора, сразившего Патрокла, он живо представлял ярость Ахилла, который в поединке убил Гектора, а потом велел тело Гектора привязать к хвостам коней и гонять их по полю. Так Ахилл мстил за смерть Патрокла.

Для своей картины Саша взял тот момент, когда в шатер Ахилла богом Гермесом был перенесен отец Гектора — царь Трои — Приам. Приам просил у Ахилла тело сына, чтобы похоронить его. Велик был гнев Ахилла, но и любовь Приама к сыну была велика, раз он не побоялся прийти к врагу своему, не побоялся унижения. И Ахилл отдал ему тело Гектора.

— Жалко Гектора, — сказал Сережа.

— Жалко. Он защищал свой город…

— А дальше?

— Дальше, Сережа, я напишу еще картину, да если Большую золотую медаль за нее получу, то меня отправят, как Карла Брюллова, в Рим учиться. А потом ты ко мне приедешь. Приедешь?

Сережа глубоко и серьезно вздохнул, ответил не сразу:

— Приеду.