Лепта

Саша спрыгнул с постели, оделся, все равно сна теперь уже не будет. Так-то часто бывало. По утрам Сережу, поднимавшегося раньше всех, матушка приводила в Сашину спаленку — здесь для него был приготовлен лист бумаги, на котором он мог выводить, что вздумает, здесь он никому не мешал. Все кончалось тем, что он забирался в постель к Саше, будил его, а сам засыпал. И потом приходилось поднимать Сережу к утренней молитве и завтраку. Завтракали, обедали и ужинали Ивановы всей семьей.

— Я приеду, — повторил Сережа.

— Вот и славно…

Саша еще не закончил одеваться, когда услышал сопенье Сережи. Так и есть — заснул. Ну и кстати. Саша присел к столу и на обороте испорченного эскиза принялся набрасывать группу слушающих Иоанна, забыв батюшкино предостережение от многофигурных композиций, потому что это весьма и весьма трудная работа…

Была та пора декабрьского утра, когда все уже проснулось, — с улицы доносились голоса водовозов, топот копыт, — но было еще темно, и потому казалось, что до рассвета далеко.

К Саше заглянул Андрей Иванович.

— Александр, друг мой, завтракать. И — нынче присяга!

Саша вздрогнул от неожиданности, прикрыл эскиз, посмотрел на отца.

— Забыл, батюшка.

И улыбнулся. Отец был в новом мундире — фрак с высоким воротником, шитым серебром, — важный, торжественный. Саша знал батюшкину слабость, любил тот наряжаться в парадное.

— Сейчас буду готов.

Андрей Иванович вошел в комнату посмотреть эскиз. Саша поспешил убрать рисунок, сконфузился:

— Это еще все сырое.

— Напрасно прячешь. Я не враг тебе.

— Не нужно, батюшка.

Андрей Иванович потрепал Сашины вихры.

— Что случилось, Александр?

Он сказал это потому, что Саша — его повзрослевший сын, в прошлом году получивший Малую золотую медаль за картину «Приам испрашивает тело Гектора», — вдруг перестал обращаться к нему — отцу, профессору исторической живописи, за советами по искусству. Какая тут причина?

Саша замялся:

— Ничего не случилось.

Они были одинаково невысокого роста, очень похожи, только Андрей Иванович пошире, Саша потоньше, у обоих ямочки на подбородке, у обоих короткопалые руки. Но если Андрей Иванович аккуратен и собран, то Саша наоборот: непричесан, неряшлив в одежде.

Саша, понимая, что обижает отца, пряча эскиз, постарался отвлечь его:

— Алексей Егорович велит поискать сюжет для картины в святом Евангелии. В нем все мировое искусство черпает сюжеты. Я остановился на проповеди Иоанна Крестителя в пустыне…

— Достойный сюжет. Но сложный, — покачал головой Андрей Иванович. — Тут обыкновенно рисуют толпу, а она много внимания требует. И времени…

Саша глаза отвел. Андрей Иванович понял: сыну очень хочется попробовать силы в многофигурной композиции. Недаром он то бросится Минина и Пожарского изображать в окружении народа, то древнерусского князя Святослава на биваке среди воинов. Андрей Иванович положил руку на плечо Саши, сказал ласково:

— Это все у тебя, Александр, впереди. Пока ты возьми для картины две-три фигуры. Что-нибудь из истории Иосифа Прекрасного. И напиши прекрасно! — скаламбурил Андрей Иванович. — Это тебе сейчас по плечу… Я прошу тебя: не прячь от меня своих мыслей. Что задумаешь, покажи… Более всего я поражен бываю, когда художник замахивается на большое полотно, не имея к тому сугубой подготовки. Сколько, бывало, славно начинавших поприще уходили в неизвестность, потому что желание превышало их силы. Ты, друг мой, стремишься стать историческим живописцем. Будь же вдумчив и трудолюбив, готовься к этому серьезно.

Андрей Иванович был огорчен. Он не боялся, что Егоров — Сашин профессор — из-за неприязни к нему — Андрею Ивановичу — навредит в воспитании сына, но хотел и сам участвовать в этом воспитании, потому и добивался, чтобы Саша делился с ним своими замыслами.

Саша вовсе не хотел обижать отца, но после упреков Алексея Егоровича в том, что Иванов-младший вроде бы не сам работает над своими эскизами, он, чтобы не вызывать лишней ссоры между отцом и Алексеем Егоровичем, в самом деле замкнулся от батюшки.

Впрочем, огорчение Андрея Ивановича растаяло скоро: во время завтрака, поглядывая на домочадцев, он уже не хмурился…

Завтракали при свечах. Несмотря на раннее время, вся семья уже была на ногах. Такой порядок завели давно. Андрей Иванович сидел во главе стола. Екатерина Ивановна — напротив. Между ними — ближе к Екатерине Ивановне — усаживались всегда девочки: Лиза на высоком стуле, Катя и Маня. Мальчики — Саша и Сережа — размещались возле Андрея Ивановича.

Совсем недавно, будто вчера это было, сидели за столом сыновья: десятилетний Петя и пятилетний Павлик, которых вот уже четыре года как унесла холера. До сих пор Андрей Иванович и Екатерина Ивановна не опомнились от горя. Любимый Петин стул с гнутыми ножками, синяя фарфоровая чашка и серебряная ложка, щербатенькое блюдечко Павлика как только попадутся на глаза, сжимается сердце. Было у Андрея Ивановича и Екатерины Ивановны еще трое детей — две девочки и мальчик, которые умерли во младенчестве, потому и нет той боли при воспоминании о них. А Петя и Павлик… что говорить: никому не дай бог пережить таксе.