Лермонтов

В Смирнову он не был влюблен даже, кажется, за ней совершенно не ухаживал. Стихотворение, обращенное к ней, совершенно искреннее. В нем отсутствуют обычные для любовной лирики Лермонтова темы — женщины-ангела, женщины-ложного ангела, мужчины, томимого желаниями, сразу и низменными и возвышенными; ангел-женщина вызывает к жизни возвышенные, а злая женщина пробуждает в нем демона… Здесь совсем другая интонация, и вдруг представляется Жорж Печорин — «первый Печорин» — с его неловкостью в свете.

В простосердечии невежды
Короче знать я вас желал,
Но эти сладкие надежды
Теперь я вовсе потерял.
Без вас — хочу сказать вам много,
При вас — я слушать вас хочу;
Но молча вы глядите строго,
И я, в смущении, молчу!
Что делать? — речью безыскусной
Ваш ум занять мне не дано…
Все это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.

Александра Осиповна сама рассказывает об обстоятельствах появления этого стихотворения: «Софи Карамзина мне раз сказала, что Лермонтов был обижен тем, что я ничего ему не сказала об его стихах. Альбом всегда лежал на маленьком столике в моем салоне.

Он пришел как-то утром, не застал меня, поднялся наверх, открыл альбом и написал эти стихи».

Стихотворение было опубликовано в октябрьском номере «Отечественных записок» за 1840 год.

В автобиографических записках («Баденский роман») Александра Осиповна так отзывается о Лермонтове:

«Он гусарский офицер, выражение его лица очень грустное, а вместе с этим он ведет рассеянную жизнь. У него религиозная струна очень поразительна. Есть его стихи «Ветка Палестины», которых я не знаю, но вот его другие стихи, тоже религиозного содержания, под названием «Ангел»:

По небу полуночи Ангел летел
И тихую песню он пел.
Он пел о блаженстве духов
Под кущею райских садов,
О Боге великом он пел,
И песнь его непритворна была.
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез.
И долго томилась она,
Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли».

Смирнова сравнивает религиозность Пушкина с религиозностью Лермонтова: «У Пушкина тоже есть глубокое религиозное чувство, но оно высказывается иначе и как будто вскользь. У Лермонтова есть еще другие стихи:

В минуту жизни трудную,
Стеснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов святых
С души как бремя скатится
И верится, и плачется
И так душе легко, легко».

Приводим здесь стихи Лермонтова в «вариациях» Смирновой: именно так они ей запомнились, и именно так она их цитировала. В цитации Смирновой есть большие неточности и пропущенные строки.

Но главное остается: Лермонтов — гусар, у него грустное лицо, он пишет религиозные стихи и ведет рассеянную знь. Таким видят его умницы и красавицы высшего света.

* * *

Наконец Екатерина Андреевна Карамзина, вдова великого историка Николая Михайловича Карамзина, просила кого-то из многочисленных общих знакомых представить ей Лермонтова, и он впервые посетил Карамзиных на даче в Царском Селе. Поэт сразу произвел благоприятное впечатление на всех членов семьи и стал здесь «своим человеком». В конце августа Софья Николаевна Карамзина (дочь Николая Михайловича) затеяла домашний спектакль из двух водевилей и конно-спортивную игру «Карусель». В водевиле Скриба и Мазера «Карантин» Лермонтов должен был исполнять роль негоцианта Джоната; во втором водевиле (название которого не установлено) Лермонтову поручили роль ревнивого мужа Дюпона. До середины сентября Лермонтов репетировал спектакль и «Карусель» в манеже с Лизой Карамзиной. «Он очень славный, — так отзывается о Лермонтове Софья Николаевна Карамзина, — двойник Хомякова по лицу и разговору».

Вот неожиданность: Лермонтов — и Хомяков! Но и М. Н. Муравьев говорит о сходстве между ними — по внешности, манере держаться и разговаривать.

Интересно отзывается «общее мнение» о сходстве Лермонтова с Хомяковым в письмах Белинского. 28 июня 1841 года Белинский пишет П. Н. Кудрявцеву: «Какую дрянь написал Лермонтов о Наполеоне и французах — жаль думать, что это Лермонтов, а не Хомяков…»

«Дрянь о Наполеоне и французах» — это стихотворение «Последнее новоселье», написанное после перенесения праха Наполеона с острова Святой Елены в Париж (15 декабря 1840 года).