Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Бабушка, узнав о решении наверху, побледнела и выронила платочек из рук.

— Господи, что же это? Мы ведь так надеялись…

Он зло процедил сквозь зубы:

— Значит, зря надеялись. Распорядитесь насчет моих вещей. Я поеду попрощаться с друзьями. Послезавтра должен выметаться из города.

У Елизаветы Алексеевны потекли слезы, и она, обессиленно села на кушетку. Внук поцеловал ее в щеку, стараясь утешить.

— Полно, полно плакать. Я еще вернусь.

Поскакал сначала к Краевскому — тот сидел за гранками новой книжки «Отечественных записок». От известия широко раскрыл глаза.

— Ехать? В сорок восемь часов? Да они взбесились!

— Нет, они гнут свою линию. Это я в бешенстве.

Он отказался от кофе и поехал к Ростопчиной. Та заверила: передаст Эмилии его просьбу быть сегодня вечером у Карамзиных. А потом сказала:

— Я вчера посещала гадалку — Александру Филипповну Кирхгоф. Удивительная старуха. Знает все о нас и предсказывает судьбу. Поезжайте к ней — пусть раскроет будущее, чтобы знать, как избегнуть опасностей.

— Я не верю в ее гадания, — покачал головой поэт.

— А вот Пушкин верил. И она ему предсказала, что бояться должен в тридцать семь лет белого человека в белом мундире. Все сошлось точно…

— Верил, да не смог избежать плохого.

— Может, вам больше повезет?

Она дала адрес на Невском. Это было недалеко, и поручик решил завернуть к ворожее смеха ради.

Кирхгоф жила во флигеле небольшого дома с полуколоннами. Лермонтов позвонил внизу в колокольчик. Дверь отперла смуглая служанка, уроженка юга, но не кавказского — видно, из Бессарабии. Проговорила с акцентом:

— Нет, мадам сегодня не принимать. Болеть.

— Передай, пожалуй, что пришел поэт Лермонтов, завтра я уеду на Кавказ и зайти больше не смогу. Очень нужно потолковать.

— Хорошо. Быстро доложить.

Удалилась, не пропустив его внутрь. Но действительно ходила недолго.

— Да, мадам соглашаться. Можете идтить.

В доме пахло мускатным орехом. Михаил разделся и пошел вверх по лесенке. Навстречу ему выплыла гадалка — высокая немка лет под семьдесят, в черном шерстяном платье и черном кружевном чепчике. Посмотрела на него внимательными глазами. Улыбнулась полным здоровых зубов ртом.

— Проходи, мин херц, извини, что заставила стоять на крыльце, я действительно прихворнула нынче, но тебе отказать не могла.

— Благодарствую, Александра Филипповна.

Проводила в комнату с занавешенными шторами, запалила на столе три свечи. Пригласила сесть. Взяла за левую руку и стала вглядываться в лицо.

От пристально-сверлящего взгляда даже ему, герою Валерика, стало не по себе. Он спросил, запинаясь:

— Что же вы видите, уважаемая?

Облизав морщинистые губы, та ответила на вопрос вопросом:

— Подарили тебе кинжал… убиенного человека… зверски убиенного… правда ведь?

— Точно, подарили. — У поручика внутри все похолодело. — На Кавказе, его вдова подарила.

— Это очень скверно. Острые предметы нельзя дарить. А тем более на кинжале том страшное проклятие. «Умирая — воскресай». И пока он с тобой, смерть твоя поблизости ходит.

— Что же делать, Александра Филипповна? Выбросить его?

— Да не просто выбросить, надо утопить. Только не в Неве, не в России, а откуда он родом — на Кавказе. Есть одно село, называемое Царские Колодцы. Ибо в них — живая вода. Коли бросить в один из колодцев сей кинжал, то вода проклятие смоет. И тогда все у тебя в жизни станет хорошо: женишься на прекрасной горянке с именем Катерина и продолжишь свой род. Ну а коль не утопишь, не избавишься от кинжала, там на Кавказе и останешься навсегда.

— Вы меня пугаете.

— Говорю, что вижу.

Он слегка помедлил и снова спросил:

— А скажите, Александра Филипповна, сколько моих детей проживает на белом свете?

Гадалка сжала его ладонь и опять впилась в лицо взглядом.

— Вижу: трое. Было четверо, да один умер еще младенцем.

— Я смогу с ними встретиться в будущем?

— Коли выживешь, сможешь.

— А у них самих будут дети?

Но она нахмурилась и прикрыла веки.

— Хватит, я устала. Голова болит. Больше ничего не скажу.

Отпустила руку поручика, он, вздохнув, поднялся.

— Сколько я вам должен?

— Ничего не должен. Коли хочешь — так оставь на столе столько денег, сколько пожелаешь.

Он достал портмоне, извлек из него пять рублей ассигнацией, попрощался и вышел.

2

У Карамзиных вечером были Ростопчина, Мусина-Пушкина и Аврора Демидова, позже приехала Наталья Николаевна Пушкина; из мужчин — Жуковский, Соллогуб, Плетнев[67]. Говорили только об отъезде Лермонтова. Он ходил необычно потерянный, слабо улыбался. Софья Николаевна принесла коробочку: в ней лежало серебряное колечко с бирюзой. Пояснила:

— Это оберег. В старину такие колечки надевали воинам перед битвой, чтобы те остались в живых.

— О, благодарю! — просиял поэт. — Я его надену немедля и не сниму. — Взял коробочку и внезапно выронил. Подхватил — но колечка внутри уже не было.

Бросились искать, отодвинули стулья и диван, подняли ковер, сам Жуковский, как маленький, ползал на коленях.

Но колечко как в воду кануло.

Надо же: кинжал со смертельным проклятием не пропал, а серебряный оберег исчез.

Все молчали, посчитав этот случай скверным предзнаменованием.