Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Лишь Наталья Николаевна постаралась утешить:

— Ах, не придавайте значения этим глупостям. Суеверия — отголоски язычества.

Михаил заметил:

— Да, но Александр Сергеевич верил в приметы.

— Чем весьма всех смешил. До абсурда доходило: он загадывал числа и раскладывал карты, обращал внимание, правой лапкой умывается кот или левой… Что с того? Все равно судьба его не помиловала. Ибо Бог решает.

— Но приметы суть проявления Божественной воли. В мире все Божественно, ибо все разумно. Комбинации цифр разумны — стало быть, Божественны. Сочетания небесных светил также сообщают нам о воле Всевышнего — это неслучайно. Просто кто-то умеет и хочет пользоваться этим, а кто-то нет. Дело в вере.

Гости начали спорить о приметах, знамениях, приходящих к нам из мира Вечности. Лермонтов подсел к Милли, заглянул ей с тоской в глаза.

— Вот ведь как случилось. Неудачи меня преследуют.

Она сказала взволнованно:

— Ах, зачем вы решились на дуэль с тем французиком? Ничего не доказали, только хуже сделали.

— Я не мог не защитить честь дамы.

Графиня глянула гневно.

— Вы, сознайтесь, волочились за ней?

Он оправдываться не стал.

— Да, был грех. Вы оставили меня и уехали. Я пытался клином выбить клин.

— Получилось?

— Нет.

— А Додо говорила, что она вам пишет из-за границы.

— Пишет, правда. Я не отвечаю.

— До поры, до времени? Все поэты ветрены: я уехала, Мэри подвернулась — вы утешились ею. Мэри потом уехала, я приехала — вы теперь любезничаете со мной. Надо определиться, сударь, кто вам больше дорог.

Михаил слегка улыбнулся.

— Что ж определяться? Мне дано сорок восемь часов, из которых пятнадцать уже прошли. Скоро я уеду. И разлука расставит все по своим местам: маленькую любовь погасит, а большую раздует. Там посмотрим, коли не убьют.

Мусина-Пушкина взяла его за руку.

— Ах, не говорите сегодня о смерти. Говорить о ней накануне отъезда — скверно.

— У меня скверные предчувствия.

— Вы обязаны выжить. Вы должны вернуться. Ради нашей с вами любви. Ради Маши в конце концов!

— Ради Маши… — Он склонился и поцеловал ей запястье. — Поцелуйте ее от меня. Коли сам поцеловать не сумею.

— Вы должны суметь. Потому что вы сильный.

— Постараюсь, Милли.

— Постарайся, Миша.

Чай пили в невеселом расположении духа. Лермонтов молчал, глядя в чашку. Потом вдруг расхохотался, начал всех смешить и читать юмористические стихи, но внезапно вскочил и выбежал из комнаты.

У Натальи Николаевны Пушкиной вырвалось:

— Бедный мальчик!

3

Он расставался с тяжелым сердцем — с бабушкой, с Милли, со всеми друзьями, но когда последние очертания Петербурга скрылись из глаз, стало как-то легче. Странный город. Часть фантазий и прихотей Петра I. Населенный его фантомами. На болоте, в гиблом месте. Гиблый сам. Внешне похож на многие европейские города, но с какой-то русской белибердой внутри. С Николаем I. Николай такой же, как Петербург: внешне величавый, жесткий человек и суровый правитель, а наладить цивилизацию не умеет, рубит топором там, где необходим скальпель.

Петербург — окно в Европу и проклятие для России.

Колыбель многих ее бед.

Но для Лермонтова он уже за спиной. Так бывает с детьми престарелых родителей: ты страшишься их смерти, гонишь от себя мрачные мысли, но потом родители умирают, ты хоронишь их, и в душе, несмотря на печаль, чувствуешь какое-то облегчение — скорбные хлопоты уже позади, ты их пережил, перевернул грустную страницу своей жизни и надо существовать дальше.

Лермонтов перевернул грустную страницу.

Впереди Кавказ, новые опасности, новые приключения.

Надо жить. И надеяться на лучшее, несмотря на дурные предзнаменования.

В дороге настроение улучшилось: свежий весенний ветер в лицо, подсыхающий тракт, запах влажной земли после стаявшего снега, пение птиц разгоняли тяжелые мысли и навевали покой. Опять хотелось сочинять, целовать руки дамам, предаваться невинным (или винным) шалостям…

Он приехал в Москву и застал там Монго — тот уехал из Петербурга на неделю раньше, так как не знал, что Маешку вышлют в сорок восемь часов. Оба немедленно отправились в гости к Мартыновым и застали семейство на чемоданах: все собирались на воды в Пятигорск, чтобы подлечить отца — Соломона Михайловича. (Отставной полковник, получивший ранения в боях, он имел многодетную семью — сыновья Михаил и Николай тоже стали военными, обучаясь в одной с Лермонтовым Школе гвардейских прапорщиков, оба были сейчас на Кавказе.) Во время общей беседы Монго с сожалением произнес:

— Вот беда, что мои с Маешкой пути не лежат через Пятигорск!

— А куда вы теперь? — поинтересовалась Наташа Мартынова.

— Для начала — в Ставрополь, а затем, скорее всего, в Дагестан, ловить Шамиля. Наши командиры нынче в крепости Темир-хан-Шура.

— Там опасно? — спросила Юлия.

Лермонтов ответил:

— Ну, чуть-чуть опаснее, нежели в Пятигорске.

Все весело рассмеялись его шутке, вызванной наивным вопросом девушки.

— Коля наш тоже в Пятигорске, — сообщила Наташа. — Он ушел в отставку в звании майора, но скучает без службы и не исключает возможности вновь пойти в армию.

— Ах, как хочется в Пятигорск! — вздохнул Монго.