Лермонтов и христианство

Вместе с тем, в творчестве Лермонтова заметно и другое видение человека. Того, в котором сосредоточены негаснущие искры вышних достоинств. И это видение ничуть не преувеличено, поскольку не противоречит ни Библии (в Ветхом Завете в Псалме 8:6–7 читаем: «Не много Ты умалил его <человека> перед ангелами; славою и честию увенчал его; поставив его владыкою над делами рук Твоих; всё положил под ноги его»), ни Отцам Церкви («О человек, ради тебя вочеловечился Бог, и ты должен высоко ценить себя», – писал Блаженный Августин). И лучшим свидетельством такого человека является сам Лермонтов.

В «тайном» умении поэта постигать пространства, становиться свидетелем «миров иных» и даже как будто канувших в вечность цивилизаций убеждаешься, читая стихотворения «Ветка Палестины» (1837), «Три пальмы» (1839) и в особенности «Пророк» (1841). Эти шедевры, поистине сотворённые не умом и талантом человека, а вечной душой, потрясают чуткостью к пульсу истекающего из вечности времени и ощущением истины, верой в неё и горечью, вызванной безотрадной разлукой с первочеловеческой духовностью. Трагизм этого расставания заявляет о себе во всём, повсеместно, и не только в скоро исчезающей в вечности событийной истории. На протяжении всего своего существования людское бытие упорно эволюционировало в бескрылое и «вещное» незатейливое пребывание, всё более склоняясь к праху предметной реальности. Предшествуя и сопровождая разложение души, именно она предвосхищает её падение. «Ветка Палестины» – по глубине мысли скорее эпическая поэма, нежели стихотворение, – была создана Лермонтовым, как о том сообщает А. П. Шан-Гирей, «по внезапному вдохновению», которое посетило поэта во время визита к А. Н. Муравьёву, не так давно вернувшемуся из святых мест в Иерусалиме. Лермонтов не застал его, но в образной увидел пальмовую ветвь.

Очевидно, настроенный на разговор о тех местах, поэт, глядя на пальмовый лист, погрузился в мир ассоциаций, идей и библейских образов. В результате «напрасного» ожидания было создано поистине бессмертное произведение.

Надо заметить, что «намарал» (так обычно Лермонтов именовал процесс создания своих произведений) его поэт на обороте листа бумаги, на котором оставил свою записку. Причём – набело, то есть «сразу и навсегда». То был не первый случай, когда Лермонтов создавал свои шедевры в порыве невероятного по силе и глубине вдохновения. Подумать только: если бы поэт застал своего приятеля, то «Ветки Палестины» не было бы… Вот он – Его Величество Случай! Но не только он. Лермонтов обладал абсолютным чувством Слова: а ведь это и есть непосредственное приобщение к тому, что, как мы знаем, было в начале всего.

Сверхъестественную скоротечность мыслей и образов поэта подтверждает С. Раевский, живший с ним в Петербурге в одной квартире. Друг поэта вспоминает, что чувства и мысли Лермонтова сменялись с какой-то необычайной быстротой. Как ни была глубока, как долго ни таилась в уме его мысль, он обнаруживал её пером и кистью с изумительной лёгкостью. Однако спонтанность (в данном случае поэтического) озарения лишь подчёркивает значимость произведения в его явленной из глубины сознания содержательности. Этот феномен сам по себе свидетельствует о концентрации знаний духовной и исторической жизни человека. Поданные с невероятной быстротой и мощью творческой энергии ветхие пласты человеческого бытия покоряют простотой подачи, убедительностью художественной правды и красотой стиля. Перехлёстывая через «край» сознания, поэма эта как будто достигает «краёв» самой вечности. По глубине и охвату темы родственная духовному подвигу «Ветка Палестины» обнажает внутреннюю чистоту поэта, которую отражают кристаллы ясной и модально выверенной художественной формы. Подобно Кастальскому ключу, строки поэмы несут в себе и земную правду, и вечную, не осквернённую человеческим тщеславием и мелкодушием. Посему правда эта труднодоступна для поверхностного мышления и суетного сознания. Само же произведение дышит историей. И не только ею. Вещие строки поэта содержат в себе предведение, пророческую силу и ясное ощущение библейских времён. Может, именно эти свойства роднят величавое течение мыслей и ассоциаций поэта с насыщенными библейской историей «водами Иордана», в сознании Лермонтова символизирующими несокрушимый, неизменный ток времени и единовременно – бесстрастность нескончаемой вечности.