Лермонтов и христианство

Пожалуй, нет нужды доказывать, что «турецкие» жалобы Лермонтова имели под собой достаточные основания. Чуть позже Лермонтов в поэме «Последний сын вольности» более чем прозрачно намекает на своих старших современников, которые, по словам Герцена, «разбудили» следующее, безусое, но от этого не менее доблестное и ещё более дерзкое поколение:

Но есть поныне горсть людей
В дичи лесов, в дичи степей, —
Они, увидев падший гром,
Не перестали помышлять
В изгнанье дальном и глухом,
Как вольность пробудить опять.
Отчизны верные сыны
Ещё надеждою полны:
Так, меж грядами тёмных туч,
Сквозь слёзы бури, солнца луч
Увеселяет утром взор
И золотит туманы гор.

В том же 1830 г. Лермонтов в одном из своих незаконченных стихотворений едва ли не прямо обращается с утешениями к сынам отчизны, начавшим терять надежду на вольность:

Сыны снегов, сыны славян,
Зачем вы мужеством упали?
Зачем?.. Погибнет ваш тиран,
Как все тираны погибали!..

Пройдут годы после «турецкого плена»; среди «тёмных туч» и пасмурного столичного климата растают надежды на свободу, возмужавший поэт вступит в жизнь… – и не впишется в «уровень», начертанный императорским скипетром. Далее будет изгнание. Для Лермонтова наступят тяготы безысходной зависимости как от сановных, так и от армейских посредственностей. Впоследствии критик А. В. Дружинин напишет о Лермонтове: «Немилость и изгнание, последовавшие за первым подвигом поэта, Лермонтов, едва вышедший из детства, вынес так, как переносятся житейские невзгоды людьми железного характера, предназначенными на борьбу и владычество».

Вернёмся на минуту к расстановке сил у вершины власти.

Графы К. В. Нессельроде, А. Х. Бенкендорф и иже с ними лишь возглавляли толпу стоящих или неслышно скользящих у трона, за которыми семенил на цыпочках сонм пусть не столь именитых, притязательных и сытых, зато куда более прилипчивых. Словно плесень, они покрывали собой отсыревшие формы и подгнившие кормила власти страны.

Следуя установившейся со времён Петра монаршей традиции привечать иноземцев более, нежели своих, Николай I явно ставил себе в заслугу умение избавлять Отечество от «сомнительных лиц», в особенности если они были российского происхождения. Комплекс неполноценности, присущий Николаю, очевидно, по природе и с лёгкой руки отца (Павла I) закреплённый шомполами сурового воспитателя М. И. Ламсдорфа, заявлял о себе в боязни ярких и талантливых личностей. Причём комплекс этот и неизъяснимый страх побуждали Николая применять «силу», ещё будучи в статусе великого князя и наследника престола, за что подчас получал уроки в духе «шомполов Ламсдорфа». Когда на смотре полка Николай публично осмелился заявить воинскому строю: «Я вас в бараний рог согну», капитан Василий Норов – боевой офицер и кавалер многих наград – потребовал у него сатисфакции. А остальные офицеры лейб-гвардии Егерского полка в знак протеста вышли в отставку. Всю жизнь помня шомпола прусского генерала, а более всего – вызов русской гвардии, царь, как мы помним, с 1825 г. с особым недоверием и подозрительностью относился к элите русской армии. Что касается инако-, а в особенности дерзкомыслящих из светской «гвардии», то царь (вспомним Герцена) незамедлительно объявлял их сумасшедшими или отправлял в ссылку. Таким способом царь избавлялся в том числе и от неугодных ему лично. Среди «сумасшедших» оказался умнейший П. Я. Чаадаев, в числе сбежавших были философ В. С. Печёрин, поэт Н. П. Огарёв и сам Герцен. В числе «дипломатически ссыльных» отмечу лишь А. С. Грибоедова, едва только раскрывшего свой гений драматурга, а среди «просто ссыльных» укажу писателя А. А. Бестужева-Марлинского. Разжалованным же в рядовые «вольнодумцам» из элитных офицеров, сосланным «в солдаты» поэтам из дворян и насмерть запоротым «шомполами Николая» простым солдатам и вовсе несть числа. В частоколе загубленных жизней, судеб и талантов нашлось место и Михаилу Лермонтову – заложнику обстоятельств и ничтожных людей.

Раз уж мы упомянули происхождение власти и пресловутые обстоятельства, вернёмся к поэме «Демон», в которой намертво сплелись интересы «земли» и «неба».

Вскрывая зло «на земле», Лермонтов проводит в поэме проекции к битвам, которые, очевидно, происходят и там. Потому слова Лермонтова: «Он занят небом, не землёй!» – не упрёк Богу, а констатация наиболее важного в истинных над-вселенских реалиях, с которыми здешний мир связан лишь опосредованно (вспомним откровения средневековых мистиков, в лице св. Августина допускавших «параллельное» бытие).