Лермонтов и христианство

Ощущение «того» мира чем-то связывает поэтические лики Лермонтова с образами «Божественной комедии» Данте. Они и вовсе были бы сродни «жизни» царства теней, если бы итальянский поэт не придавал каждой встречаемой «там» душе физическую узнаваемость. У Лермонтова душа, покинув тело и вместе с ней личность, как будто остаётся в сущности умершего, которая тонка и неощутима, ибо принадлежит другой Субстанции – бестелесной, существующей в ином пространстве и времени…

Лишённые личности, души у Лермонтова при встрече потому не узнают друг друга, что принадлежат миру иного измерения. Их не могут заботить прежние привязки – они попросту «не помнят» о них. Там, где не существует «размеренного» людьми времени, где оно другое, потому что вечно, не может быть участвующих в нём – во всех отношениях временных – персон, лишённых или наделённых (это никому неведомо) личным бессмертием… Но то – «там»… – «здесь» же противостояние высокого и низкого, великого духа и заурядности обусловило трагизм «личных» противоречий Лермонтова. Их усугубило окружение поэта – вялое духовной памятью и суетное в своих стремлениях.

Но как великая поэма Лермонтова (о творчестве в целом речь уже шла) соотносится с христианским мировоззрением и с православием в частности?

Опираясь лишь на канонические «буквы», в отношении последнего можно сказать, что… не очень соотносится, – и закрыть тему (или по-редакторски – бросить её «в корзину»). Но не всё так просто. Как в отношении поэмы «Демон», так и ряда схожих по настрою произведений.

Мы уже говорили, что иные произведения Лермонтова настолько лучезарны, духовно светлы и смиренномудры, словно писаны в состоянии духовной аскезы, не противореча ни духу христианства, ни его догматам.

Потому веришь: достигнув глубочайшего (доступного лишь духовным подвижникам и истинным ратникам духа) внутреннего уединения и освободив себя от внешних привязок, поэт, прикоснувшись к неведомому, умел ощутить подлинную реальность.

О проникновении поэта в духовную реальность в числе других говорит его «Молитва». Наполненная смирением могучего бойца, а не «смирного» пораженца, она пронизана тем религиозным чувством, сообразно которому «Матерь Божия» приносит мир в душу человека. Случайными подобные позывы быть не могут! Впрочем, и здесь постараемся оставаться беспристрастными.

Исследователь творчества поэта Нестор Котляревский, довольно верно выразив весьма не простой характер молитвенного душенастроения поэта, более точно определил направленность воинского духа Лермонтова: «Молитва не могла стать конечным выводом его мировоззрения; он искал в ней лишь отдыха от минувших тревог в ожидании бурь грядущих»[36]. Сергей Шувалов более категоричен: «Христианство, понимаемое как религия смирения, отречения человека от своей индивидуальности, не могло быть принято Лермонтовым: слишком сильно было развито в нём чувство личности, слишком много “мятежного элемента” лежало в основе его натуры». И далее: «Взгляды поэта на божество далеки от христианского понимания: у него Бог – Творец мира и Судья (часто грозный и неумолимый), а не Бесконечная Любовь. Признать сущностью божества любовь Лермонтов не мог, так как этому мешало существование зла в мире; Бог, создавший, непонятно зачем, горе и страдания и заставивший людей испытывать их, не может быть бесконечно добрым, благим, – и действительно, поэт нигде не говорит о благости как свойстве божества; христианское представление – “Бог есть любовь” – осталось чуждым поэту». «Божество, смирившееся до принятия человеческой природы, было непонятно поэту, который страдал в тисках этой самой природы, Богочеловек не мог привлекать внимание того, кто был, по словам Влад. Соловьева, сверхчеловеком, идейным родоначальником ницшеанства»[37].