Что удерживало его от этого шага? Робость? Неуверенность в своих силах? Нет! С юных лет в нем жила глубокая вера в свое великое предназначение, непоколебимое убеждение, что он родился для свершения подвига. Он жил в убеждении, что должен выстрадать право называться поэтом:
И вся жизнь Лермонтова — это никогда не прекращавшийся труд, непрерывные поиски совершенства, стремление выразить в поэзии еще небывалое.
По словам человека, хорошо знавшего его в последний период, Лермонтов переносил жизненные невзгоды, как они переносятся людьми железного характера, «предназначенными на борьбу и владычество». Как много эта характеристика объясняет нам в его творчестве и судьбе!
Он не хотел занять скромное место на журнальной странице. Он должен был произнести перед миром слово, какого не сказали ни Пушкин, ни Байрон, ни кто-то другой из поэтов. А вступить на поэтическое поприще ему предстояло в эпоху, сверкавшую поэтическими талантами. И он медлил. Отдал как-то в «Атеней» — журнал пансионского инспектора профессора Павлова — стихотворение «Весна». Но имя свое скрыл под латинскою буквою «L». И снова надолго отказался от мысли стать литератором.
3
Осенью 1830 года он вступил в число студентов Московского университета, где ему предстояло учиться вместе с Герценом, Огаревым, Белинским, будущим автором «Обломова» Гончаровым.
Напуганное событиями 14 декабря 1825 года, николаевское правительство пуще всего опасалось, как бы Московский университет не превратился в «рассадник возмутительных мыслей», и поэтому ставило своей целью не просвещать и не образовывать юношество, а воспитывать в университете верных престолу чиновников. И преподавали в ту пору в университете в большинстве люди отсталые, не ученые, а чиновники от науки. Но даже это казенное направление не могло до конца подавить идейные и умственные интересы молодежи. «Больше лекций и профессоров, — вспоминал Герцен в своей гениальной книге „Былое и думы“, — развивала студентов аудитория юным столкновением, обменом мыслей, чтений… Московский университет свое дело делал…»[1032]
А в статье «Провинциальные университеты» Герцен прямо вспоминает о Лермонтове, как о своем однокашнике. «Москва, — пишет он, — …была во все продолжение несчастного тридцатилетия воспитательным домом России, последним убежищем мысли, науки, человеческих убеждений… В Москве возникла, развилась, расщепилась и возмужала современная русская мысль, качаясь в своей колыбели между протестом Чаадаева и воззрением славянофилов. И если впоследствии исполнительная часть литературы, ее прилавок, перешел в Петербург, то ее тема, мысль, задача — из Москвы, то ее люди — из Москвы. Лермонтов, Белинский, Тургенев, Кавелин — все это наши товарищи, студенты Московского университета»[1033].Самостоятельно мыслившие студенты составляли дружеские объединения, читали запрещенную литературу, рассуждали о деспотизме, о подвигах, совершенных ради свободы. «Мы были уверены, — писал Герцен, — что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней». «Мы вошли в аудиторию с твердой целью в ней основать зерно общества по образу и подобию декабристов»[1034]
.На весь университет прославились диспуты «Литературного общества одиннадцатого нумера». Это общество возглавлял Виссарион Белинский. Составляли его студенты-разночинцы, жившие в университетском общежитии, в комнате № 11. Здесь обсуждались сочинения Пушкина и Грибоедова, Белинский читал свою драму «Дмитрий Калинин», в которой обличал крепостников-помещиков, присвоивших «гибельное право» мучить себе подобных[1035]
.В кругу этих идей Лермонтов провел почти два года. Было свое дружеское объединение и у него: двое Шеншиных, Закревский, Поливанов, Алексей Лопухин — так называемая «лермонтовская пятерка». Это были молодые люди с живыми идейными интересами. Двое из них — Закревский и Николай Шеншин — вместе с Лермонтовым учились в университете.