Пансион находился на Тверской, занимая пространство между двумя Газетными переулками; был в виде большого каре, с внутренним двором и садом. Университетским назывался потому, что в двух старших классах преподавали университетские профессора. Но заведение это имело отдельный, законченный курс, и выпускало воспитанников с правами на четырнадцатый, двенадцатый и десятый классы по чинопроизводству, наравне с Царскосельским лицеем, который окончил Пушкин. Учебный курс был общеобразовательный, но значительно превышал уровень гимназического, в него входили аналитическая геометрия, начала дифференциального и интегрального исчисления, физика, естественная история, римское право, русские государственные и гражданские законы, эстетика, римские древности, курс военных наук. Из древних языков преподавался только латинский, но несколько позже был введен еще греческий.
Преобладала русская словесность, как в Царскосельском лицее. На вечерних собраниях зачитывались сочинения воспитанников в присутствии начальства и преподавателей. Старшие ученики и некоторые преподаватели издавали рукописные альманахи и ежемесячные журналы, ходившие по рукам между товарищами, родителями и знакомыми. Алексей Федорович Мерзляков был красой пансиона. Он заботливо просматривал литературные произведения своих воспитанников, подробно и беспристрастно разбирал их, давая советы. Способных и даровитых поощрял.
Несмотря на то, что три года назад произошла жестокая расправа над декабристами, в пансионе царил дух свободомыслия. В старших классах по рукам ходили запрещенные стихи казненного Рылеева, стихи Кюхельбекера, находившегося теперь в арестантской роте Динабургской крепости, воспитанники зачитывались Пушкиным и поэмой Грибоедова «Горе от ума», ходившей в списках.
Среди одноклассников Миша сошелся только с Дмитрием Дурновым, которого ценил за открытую, добрую душу.
«Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум и свою находчивость в насмешках над окружающею его средою, и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения», – оставил о нем замечание один из учеников.
Но если остроты были меткими, значит, заслуженными. «Достойные полного внимания и уважения» зачастую любили посплетничать, а Лермонтов этого не терпел – он достаточно настрадался от сплетен.
В ноябре Мария Акимовна привезла к Арсеньевой сына Акима (Екима, как его звали в семье). Больше года Миша с Акимом не виделись. «В Мишеле нашел я большую перемену, он был уже не дитя, ему минуло четырнадцать лет».
Елизавета Алексеевна взяла гувернера для мальчиков – француза Жандро, уроженца города Безансона. А вскоре пришло известие из Тархан, что Жан Капе умер. Смерть его горько оплакивалась. Даже те из тарханских крестьян, которые гнали Наполеона с русской земли, любили этого безобидного человека.
«Гувернер Жандро, почтенный и добрый старик, был, однако, строг и взыскателен и держал нас в руках; к нам ходили разные другие учители, как водится. Тут я в первый раз увидел русские стихи у Мишеля: Ломоносова, Державина, Дмитриева, Озерова, Батюшкова, Крылова, Жуковского, Козлова и Пушкина; тогда же Мишель прочел мне своего сочинения стансы к ***. Меня ужасно интриговало, что значит слово стансы и зачем три звездочки? Однако ж промолчал, как будто понимаю. Вскоре им была написана поэма «Индианка» и начал издаваться рукописный журнал «Утренняя заря» на манер «Наблюдателя» или «Телеграфа», как следует с стихотворениями и изящною словесностью; журнала этого вышло несколько нумеров, по счастию, перед отъездом в Петербург все это было сожжено, и многое другое, при разборе старых бумаг»
В чем-то Шан-Гирей прав, в чем-то и нет: быть может, в тех подражательных сочинениях, которые бросили в топку, были и настоящие перлы – пусть в восемь и даже в четыре строки, как в поэме «Черкесы».
Лермонтов, как все поэты, подсознательно шел от «кого-то». О своем творчестве той поры говорил с усмешкой: «Когда я начал марать стихи в 1828 году…» Некоторые из них все-таки сохранились: «я как бы по инстинкту переписывал и прибирал их, они еще теперь у меня». Этим годом датированы «Кавказский пленник» и «Корсар».
Миша познакомился с творчеством Шиллера, сделав несколько переводов, поскольку хорошо знал немецкий язык. Его переводы были своеобразны: у Шиллера он брал сюжет, но разрабатывал его по-своему, давал ему свое освещение, иную постановку и иной характер действующим лицам и событиям. Так он действовал и впоследствии, переводя иностранных авторов.
Вскоре увлекся драмами Шиллера, особенно «Разбойниками» и «Коварством и любовью», поскольку эти драмы давались в Москве с участием Мочалова и Миша видел их на сцене. Это увлечение было так сильно, что все, что ни замышлял Лермонтов, принимало драматическую форму. Впрочем, замыслы остались без исполнения.