Лермонтов. Тоска небывалой весны

«В домашней жизни своей, – вспоминал Аким Шан-Гирей, – Лермонтов был почти всегда весел, ровного характера, занимался часто музыкой, а больше рисованием, преимущественно в батальном жанре, также играли мы часто в шахматы и в военную игру, для которой у меня всегда было в готовности несколько планов».

Был еще театр марионеток – для него Лермонтов делал головы кукол из воска. Среди них была кукла Бергуин, исполнявшая самые фантастические роли в пьесах, которые сочинял Миша, заимствуя сюжеты или из слышанного, или из прочитанного.

«Пансионская жизнь Мишеля была мне мало известна, знаю только, что там с ним не было никаких историй; изо всех служащих при пансионе я видел только одного надзирателя Алексея Зиновьевича Зиновьева, бывавшего часто у бабушки, а сам в пансионе был только раз, на выпускном акте, где Мишель декламировал стихи Жуковского: «Безмолвное море, лазурное море, стою, очарован, над бездной твоей». Впрочем, он не был мастер декламировать и даже впоследствии читал свои прекрасные стихи довольно плохо» (Аким Шан-Гиреи).

20 декабря в пансионе были объявлены рождественские каникулы, и Миша сел за письмо к Марии Акимовне:

«Милая тетенька! Зная вашу любовь ко мне, я не могу медлить, чтобы обрадовать вас: экзамен кончился, и вакация началась до 8 января; следственно, она будет продолжаться 3 недели. Я вам посылаю баллы, где вы увидите, что г-н Дубенской поставил 4 русск. и 3 лат.\ но он продолжал мне ставить 3 и 2 до самого экзамена, вдруг как-то сжалился и накануне переправил, что произвело меня вторым учеником. Папенька сюда приехал, и вот уже две картины извлечены из моего портфеля, слава богу, что такими любезными мне руками! Бабушка была немного нездорова зубами, однако же теперь гораздо лучше, а я, – о! я чувствую себя, как обычно… хорошо! Прилагаю вам, милая тётенька, стихи, кои прошу поместить к себе в альбом, а картинку я еще не нарисовал. На вакацию надеюсь исполнить свое обещание».

Стихотворение «Поэт», которое Миша приложил к письму, имело отношение к «Видению Рафаэля» из книги Ваккенродера и Тика «Об искусстве и художниках». Многие в пансионе были увлечены этим «видением», а кое-кто и стихи писал.

Юрий Петрович приехал 20 декабря, специально подгадав к каникулам сына. Как всегда остановился у Арсеньевой. Миша подарил ему карандашный рисунок «Младенец, тянущийся к матери», сделанный с гипсовой композиции, и копию с картины Антона Лосенко «Андрей Первозванный».

В тетрадях Миши Юрий Петрович увидел несколько новых лирических стихов, поэм, и набросок к поэме «Демон». Он сознавал высокую степень художественного и поэтического дарования сына, поэтому и написал ему в духовном напутствии 29 июня 1831 года: «.. Хотя ты еще и в юных летах, но я вижу, что ты одарен способностями ума, – не пренебрегай ими и всего более страшись употреблять оные на что-либо вредное или бесполезное: это талант, в котором ты должен будешь некогда дать отчет Богу!.. Ты имеешь, любезнейший сын мой, доброе сердце, – не ожесточай его даже и самою несправедливостью и неблагодарностию людей, ибо с ожесточением ты сам впадешь в презираемые тобою пороки. Верь, что истинная, нелицемерная любовь к Богу, к ближнему, есть единственное средство жить и умереть спокойно. Благодарю тебя, бесценный друг мой, за любовь твою ко мне и нежное твое ко мне внимание, которое я мог замечать, хотя и лишен был утешения жить вместе с тобою».

Бабушка стала подозревать, что Юрий Петрович все-таки посвятил Мишу в свои взаимоотношения с ней. Это ее так взволновало, что, рассорившись с зятем, она заболела. Юрий Петрович уехал. Камнем легла на впечатлительную душу подростка ссора самых близких ему людей. «У моей бабки, моей воспитательницы, жестокая распря с отцом моим, и все это на меня упадает», – говорит герой его драмы «Люди и страсти».

8 января в пансионе начались занятия. Огромная трата душевной, физической, умственной энергии требовала восстановления сил: за обедом Миша съедал так много, что гости Арсеньевой удивлялись его «прожорливости». Где же им было понять той нагрузки, которой он подвергался; они смаковали блюда, а он, поглощенный своей внутренней жизнью, не разбирал, что подают. Кузина Саша Верещагина хмурилась: «Мишель, вы не гурман». Миша словно очнувшись, смотрел на нее. Пряча досаду, доказывал, что не хуже ее разбирается в кушаньях.

Но в пансионе за общим столом никто и не думал смотреть, как он ест – там, после уроков и беготни в перемены, все были вровень «прожорливы».

«На один из уроков Алексей Федорович Мерзляков принес томик Пушкина. Прочитал стихотворение “Зимний вечер” и, будучи приверженцем древних классиков, раскритиковал его. Это бесило Лермонтова» (А. Миклашевский).