Лермонтов. Тоска небывалой весны

В номере со стихотворением «Родина» Краевский извещал читателей: «“Герой нашего времени”, соч. М.Ю.Лермонтова, принятый с таким энтузиазмом публикою, теперь уже не существует в книжных лавках: первое издание его все раскуплено; приготовляется второе издание, которое скоро должно показаться в свет; первая часть уже отпечатана. Кстати, о самом Лермонтове: он теперь в Петербурге и привез с Кавказа несколько новых прелестных стихотворений, которые будут напечатаны в “Отечественных записках”. Тревоги военной жизни не позволили ему спокойно и вполне предаваться искусству, которое назвало его одним из главнейших жрецов своих; но замышлено им много и все замышленное превосходно. Русской литературе готовятся от него драгоценные подарки».

Михаилу Юрьевичу снова продлили отпуск, он начал питать надежду на увольнение, так как бабушка не противилась больше,

мечтал основать новый журнал и говорил об этом с Краевским, не одобряя направления «Отечественных записок»:

– Мы должны жить своей, самостоятельною, жизнью, внести свое, самобытное в общечеловеческое. Зачем нам тянуться за Европой и за французским? Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов, и для нас еще мало понятны. Но, поверь мне, там, на Востоке, тайник богатых откровений! Мы в своем журнале не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное. Я берусь к каждой книжке доставлять что-нибудь оригинальное, не так, как Жуковский, который все кормит переводами, да еще не говорит, откуда берет их.

Андрей Александрович Краевский заказал художнику Горбунову акварельный портрет Лермонтова в сюртуке Тенгинского полка. Но закончить портрет Кирилл Антонович не успел: Клейнмихель, вызвав Лермонтова, объявил ему предписание в 48 часов покинуть столицу! Это вышло по настоянию Бенкендорфа, который не желал иметь в столице «беспокойного» молодого человека, становившегося любимцем публики. «Мир боится новой жизни этих людей, особенного склада их ума и чувства; характеры эти уклоняются от обычного пути: что страшно другим, им не страшно; они иначе любят и иначе ненавидят» (77. А. Висковатов).

Портрет Михаила Юрьевича художник завершил уже после его смерти, передав Краевскому. Андрей Александрович был в общем доволен, нашел, что Лермонтов «даже похож», но этот портрет у него попросили скопировать, небрежно к нему отнеслись – он был подмочен и акварель растеклась. Копия не понравилась Краевскому: «Глаза и лоб остались схожими, а нос стал каким-то армянским, какого у Лермонтова не было. Этот портрет не передает черт Михаила Юрьевича. Он очень походил на мать свою, и если вы к ее лицу на портрете приделаете усы, измените прическу, да накинете гусарский ментик – так вот вам Лермонтов».

Перед отъездом Михаил Юрьевич зашел к двоюродному брату Александра Одоевского – Владимиру Одоевскому, подарил ему свою картину. Одоевский написал на ее обороте: «Картина рисована поэтом Лермонтовым и подарена им мне при последнем его отъезде на Кавказ. Она представляет Крестовую гору…» Владимир Федорович, в свою очередь, подарил ему свою записную книжку: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам и всю исписанную. Князь В. Одоевский, 1841, Апреля 13-е, СПБург».

«Мы с ним сделали подробный пересмотр всем бумагам, выбрали несколько как напечатанных уже, так и еще не изданных и составили связку. “Когда, Бог даст, вернусь, – говорил он, – может, еще что-нибудь прибавится сюда, и мы хорошенько разберемся и посмотрим, что надо будет поместить в томик и что выбросить”. Бумаги эти я оставил у себя, остальные же, как ненужный хлам, мы бросили в ящик. Если бы знал, где упадешь, говорит пословица, соломки бы подостлал; так и в этом случае: никогда не прощу себе, что весь этот хлам не отправил тогда же на кухню под плиту» (Аким Шан-Гирей).

Пушкин тоже говорил: «Многое желал бы я уничтожить, как недостойное даже и моего дарования, каково бы оно ни было. Иное тяготеет как упрек на совести моей… По крайней мере, не должен я отвечать за перепечатание грехов моего отрочества, а тем паче за чужие проказы. Стихи, преданные мною забвению, или написанные не для печати или которое простительно мне было написать на девятнадцатом году, но непростительно признать публично в возрасте более зрелом».

Он сетовал, что неизвестно откуда берут его юношеские стихотворения, публикуют их, публикуют чужие проказы под его именем, и нет управы на этих господ.

В квартире Карамзиных еще раз собрались друзья, как за год перед тем, проститься с Михаилом Юрьевичем. По свидетельству многих, Лермонтов был чрезвычайно грустен и говорил о близкой смерти.