Лермонтов. Тоска небывалой весны

Гуляя по городу, Михаил Юрьевич встретил полковника Морица Христиановича Шульца, с которым познакомился в первую ссылку. Вспомнили общих товарищей, и Шульц рассказал, как в сражении за Ахульго два года назад, указывая путь штурмовой колонне Апшеронского полка, был тяжело ранен пулей навылет. В горячке боя о нем не сразу вспомнили, и он долго лежал под палящим солнцем.

– Скажите, что вы чувствовали, когда лежали среди убитых и раненых? – спросил Лермонтов.

– Что я чувствовал? Я чувствовал, конечно, беспомощность, жажду; но в полузабытьи мысли мои часто неслись далеко от поля сражения, к той женщине, ради которой я очутился на Кавказе… Помнит ли она меня? Чувствовала ли, в каком жалком положении ее жених?

Лермонтов промолчал, но через несколько дней при встрече с Шульцем поблагодарил его за сюжет и прочел стихотворение. Правдивый воин, чуждый всякой хлестаковщины, Мориц Христианович Шульц всю жизнь гордился, что его рассказ стал темой лермонтовского стихотворения «Сон».

«Образ жизни Михаила Юрьевича в Пятигорске был самый обыкновенный и простой. На конюшне он держал двух собственных верховых лошадей. Штат прислуги его состоял из привезенных с собой из Петербурга четырех человек, из коих двое было крепостных: камердинер Иван Абрамович Соколов, конюх Иван Вертюков, и двое наемных – помощник камердинера и повар. Дом его был открыт для друзей и знакомых, и если кто к нему обращался с просьбой о помощи или одолжении, никогда и никому не отказывал, стараясь сделать все, что только мог. Заведовал хозяйством, людьми и лошадьми Столыпин. Чаще всего у Лермонтова и Монго бывали Мартынов, Глебов и князь Васильчиков. Остроты, шутки смех не прекращались. Вставал Лермонтов неодинаково, иногда рано, иногда спал часов до 9-ти и даже более. Но это случалось редко. В первом случае, тотчас, как встанет, уходил пить воды или брать ванны, и после пил чай; во втором же – прямо с постели садился за чай, а потом уходил из дому. Около двух часов возвращался домой обедать, и почти всегда в обществе друзей-приятелей. Поесть любил хорошо, но стол был не роскошный, а русский, простой. На обед готовилось четыре-пять блюд по заказу Столыпина, мороженое же, до которого Лермонтов был большой охотник, ягоды или фрукты подавались каждодневно. Вин, водок и закусок всегда имелся хороший запас. Около шести часов подавался чай, и затем все уходили. Вечер, по обыкновению, посвящался прогулкам, танцам, любезничанью с дамами или игре в карты» (В. И. Чиляев).

Лермонтов называл Пятигорск кавказским Монако. Сам он тоже играл, но редко. Однажды игра шла во флигеле Чиляева, и Василий Иванович записал о том вечере:

«Я не играл, но следил за игрою. Метали банк по желанию. Если банк разбирали или срывали, банкомет оставлял свое место и садился другой. Игра шла оживленная, но не большая: ставились рубли и десятки, сотни редко. Лермонтов понтировал. Весьма хладнокровно ставил он понтерки, гнул и загибал “углы” и “транспорты”, и примазывал “куши”. При проигрыше бросал карты и отходил. Потом, по прошествии некоторого времени, опять подходил к столу и опять ставил. Но ему вообще в этот вечер не везло. Около полуночи банк метал подполковник Лев Сергеевич Пушкин, младший брат поэта А. С. Пушкина, бывший в то время на водах. Проиграв ему несколько ставок, Лермонтов вышел на веранду, где сидели в то время не игравшие в карты Голицын, Трубецкой, Безобразов и др., перекинулся с ними несколькими словами, закурил трубку и, подойдя к Столыпину, сказал ему:

– Достань, пожалуйста, из шкатулки старый бумажник.

Столыпин подал. Лермонтов взял новую колоду карт, стасовал и, выброся одну, накрыл ее бумажником, с увлечением продекламировав:

В игре, как лев, силен
Наш Пушкин Лев,
Бьет короля бубен,
Бьет даму треф.
Но пусть всех королей
И дам он бьет:
«Ва-банк!» – и туз червей
Мой – банк сорвет!

Все маленькое общество, бывшее в тот вечер у Лермонтова, заинтересовалось ставкой и окружило стол. Возгласы умолкли, все с напряженным вниманием следили и ждали выхода туза. Банкомет медленно и неуверенно метал. Лермонтов курил трубку и пускал большие клубы дыма. Наконец возглас «бита!» разрешил состязание в пользу Пушкина. Лермонтов махнул рукой и, засмеявшись, сказал:

– Ну, так я, значит, в дуэли счастлив!

Несколько мгновений продолжалось молчание, никто не нашелся сказать двух слов по поводу коварности червонного туза, только Мартынов, обратившись к Пушкину и ударив его по плечу, воскликнул:

– Счастливчик!

Игра еще некоторое время продолжалась, но как-то неохотно и вяло, и скоро прекратилась совсем. Стали накрывать стол. Лермонтов, как ни в чем не бывало, был весел, шутил, смеялся и острил».