Лермонтов

В пользу того, что Лермонтов не только читал военную прозу Альфреда де Виньи, но и постоянно оглядывался на его книгу, создавая «Героя нашего времени», свидетельствуют и текстуальные «сближения». В повести Виньи «С кем я однажды повстречался на большой дороге» есть такой эпизод. Автору-рассказчику, застигнутому в пути непогодой, встречается повозка, которую тянет низкорослый мул. Мула ведет под уздцы «мужчина лет пятидесяти, седоусый, крепкий, высокий и несколько сутулый, как все старые пехотные офицеры, в свое время носившие ранец. На нем был мундир пехотинца, а из-под короткого поношенного синего плаща выглядывал майорский эполет. Лицо было грубоватым, но добрым, каких в армии немало… На шее у майора висел кокосовый орех, покрытый красивой резьбой, приспособленный под флягу, с серебряным горлышком, и, надо думать, немало тешивший его тщеславие».

Встреченный Лермонтовым, точнее, героем-повествователем на Большой кавказской дороге пехотный штабс-капитан (глава «Бэла») до такой степени похож на знакомца Виньи, что невольно возникает предположение – автор «Героя…» сохраняет это сходство специально: «За моею тележкою четверка быков тащила другую… За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился».

Совпадают и тип (седые усы, не соответствующие бодрому, бравому виду), и возраст (лет пятидесяти). У французского майора на шее висит фляга из кокосового ореха с серебряным горлышком; Максим Максимыч «покуривает из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро». И фляга из кокоса, и кабардинская трубочка – не просто недорогие красивые безделушки, а как бы вещественные доказательства их скитаний, долгой службы в экзотических краях. С простодушной естественностью оба героя, повествуя о своей жизни, переходят от драматического к обыденному, застревают на мелочах, но за этим неумением отделить высокое от смешного – не бесчувствие, а смирение, терпение, боязнь досадить своими горестями. Даже авторские пересказы их историй кончаются одной и той же фразой.

Альфред де Виньи: «Он нимало не заботился о том впечатлении, какое произвел на меня его рассказ… Я его не слушал…»

Лермонтов: «Тут он пустился в длинную диссертацию о том, как неприятно узнавать новости годом позже… Я не перебивал его и не слушал».

Подобного рода сближений с «Неволей и величием солдата» в тексте «Героя нашего времени» очень много. Приводить все не имеет смысла. Лермонтов и Альфред де Виньи – тема отдельной, большой работы. И все-таки позволю себе еще одну подробность. «Герой нашего времени», как и «Горе от ума», давно разобран на цитаты. Особенно часто цитируется пассаж из «Тамани»: «Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще и с подорожной по казенной надобности» – уж очень она лермонтовская и по сути, и по мелодическому ладу. А между тем ее вполне можно назвать вольным переводом не менее знаменитой фразы Виньи: «Какое мне дело было до того, кто они и что они, – мне, скитавшемуся всю жизнь по морям».

Была в книге Альфреда де Виньи и еще одна тонкость, делавшая автора в глазах Лермонтова человеком, который мог дать необходимый в его положении совет, совет сугубо профессиональный и в то же время плотно подогнанный к моменту: «Эти четырнадцать лет (армейской службы. – А.М.) были бы, разумеется, безвозвратно для меня потеряны, если бы, неся свою службу, я не наблюдал, прилежно и неотступно, за всем, что могло оказаться поучительным в будущем». Исходя из собственного жизненного опыта, Виньи утверждал: служба в армии – превосходная школа действительной жизни, «книга, которую полезно открыть, если хочешь узнать человеческую природу», особенно для людей «богатых» и «избалованных»: «Не будь армии, сын какого-нибудь вельможи и не подозревал бы, как живет, мужает и нагуливает жир солдат».

Можно представить себе, каким утешением и поддержкой были эти слова для новоиспеченного армейца! Каким обещанием для вчерашнего дилетанта, внезапно вынесенного из «ничтожества» на русский поэтический Парнас! В представлении петербургских друзей и особенно родственников, он был «жертвой», «заклаемой в память усопшего». С помощью Виньи драматическая ситуация переигрывалась в его, Лермонтова, пользу. «Высочайшее наказание», «удар судьбы» оборачивались благодеянием. Новая, полная тревог и труда жизнь открывалась ему.