Лермонтов

Доктор Майер, по основной должности главврач ставропольского госпиталя, знал, что делал, направляя больного офицера в Пятигорск. Меньше чем через месяц поэт уже чувствовал себя почти здоровым.

Глава двадцать первая

Считается, что «Герой нашего времени» создавался в течение 1838 года, уже по возвращении автора из ссылки. Так оно, вероятно, и было, если исключить подготовительный период, который у Лермонтова занимал львиную долю творческого времени. Писал он легко, почти набело, но это не было импровизацией: прежде чем написать, создавал свои произведения в уме («в уме своем я создал мир…»), в уме перекраивал, искал, отбрасывал неудавшиеся варианты. «В уме» Лермонтов стал переиначивать и историю Печорина, едва оказался на Водах – в тишине, уединении.

Михаил Лермонтов – Марии Лопухиной. Пятигорск, 31 мая 1837 года:

«…У меня здесь очень хорошая квартира; по утрам вижу из окна всю цепь снежных гор и Эльбрус; вот и теперь, сидя за этим письмом, я иногда кладу перо, чтобы взглянуть на этих великанов, так они прекрасны и величественны. Надеюсь изрядно поскучать все то время, покуда останусь на водах, и хотя очень легко завести знакомства, я стараюсь избегать их».

Начало «Княжны Мери»:

«Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города… Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов… Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как “последняя туча рассеянной бури”; на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок… а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом…»

Суховатый абзац французского письма стал развернутым литературным описанием, но реалии те же: окно, раннее утро и вид из окна…

Выясняя историю создания главок-частей в романе «Герой нашего времени», исследователи до сих пор не пришли к единому мнению. Уже Б.Эйхенбаум усомнился в том, что порядок, в каком Лермонтов публиковал в «Отечественных записках» фрагменты из «Героя нашего времени» – «Бэла», «Фаталист», «Тамань», соответствует последовательности их творческого рождения, и сделал попытку, достаточно убедительную, доказать, что прежде всего написана «Тамань».

Возможно, все это и верно, но, как мне кажется, лишь в приложении к последнему этапу работы над романом. А тот, первоначальный вариант «Героя…», что создавался в уме, вероятнее всего, начался с «Княжны Мери», ибо стилистически именно эта повесть ближе всего к зашедшему в тупик петербургскому роману; даже в названии их есть соприкосновение: «Княгиня Литовская» – «Княжна Мери».

Итак, Лермонтов, скучая на Водах, переиначивает в уме, применительно к кавказским условиям, «Княгиню Лиговскую», усложняет сюжет введением свежих лиц и прикидывает, опять же в уме, куда бы переместить Печорина, когда он, вследствие дуэли, будет переведен из чистенького и приятного Пятигорска. Опыт кавказский у него еще очень невелик – всего две недели странствий вдоль Линии, по Левому флангу. Впрочем, ему-то и двух недель достаточно, чтобы подобрать нужную «крепостцу», да и быт передовых поселений в какой-то мере знаком – и по детским впечатлениям, и по рассказам Акима Хастатова. Припасена «на случай» и история Бэлы. Без любви русского офицера к «украденной» горянке роману из кавказской жизни не обойтись: московские барышни мечтают о черкесских туфельках, а их братья – о черкешенках; мода – естественная и неизбежная в условиях «вечной войны».

Так что же? Три месяца почти безделья?

Нет, конечно! В начале июля (1837), перебелив, Лермонтов отправил в столицу Акиму Шан-Гирею для передачи редактору «Литературного приложения» к «Русскому инвалиду» Андрею Александровичу Краевскому «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Лично с Краевским Михаил Юрьевич еще не знаком, но тот как университетский товарищ С.Раевского передавал, чтобы Лермонтов непременно пересылал ему, и только ему, все написанное.

Алексей Николаевич Толстой говорил: если бы в раннем детстве не жил в глухой деревне, не сильно изменившейся с петровской поры, если б еще дитятей не слушал, как в зимнюю беспросветную ночь, в метель, завывает ветер в печных трубах, не было бы и романа о Петре I. Нечто похожее, наверное, мог бы сказать и Лермонтов. Кабы непредвиденное изменение предписанного подорожной маршрута не занесло его в страну детства, вряд ли сумел бы так верно, так чутко передать и вкус, и цвет, и плоть русского XVI века. Ведь гребенские казаки, переселившись еще при Иоанне IV в притерские места, не только создали свой, особый, фольклор, в том числе и несколько сказаний о Грозном царе.

Они, казаки, этот колоритный век словно законсервировали в самих себе – в характерах и повадках своих.