Лермонтов

Не то в «Мцыри». Лермонтоведы давно заметили, что в отношениях героя с миром, казалось бы, родной ему природы не все ладно: в конце поэмы, незаметно меняя свой облик, она превращается из друга во врага. «Лермонтовская энциклопедия» объясняет эту странность тем, что Мцыри, стремясь достичь абсолютной свободы, и даже не столько свободы, сколько идеи свободы, коренящейся вне «этого мира», нарушает Божеский закон, отчего и становится чужим («чуждым») и миру людей, и миру природы. Великие произведения тем и отличаются от невеликих, что неуловимость их смысла, «исполненного тайны», загадочного, «как жизнь сама», допускают разные толкования. И все-таки, думается, сам Лермонтов, работая над поэмой, о проблеме свободы вне этого мира все-таки не помышлял (все, что он имел сказать на сей счет, высказано в «Демоне»). Доводя до совершенства задуманный еще в юности сюжет (записки молодого монаха, с детства томящегося в монастыре), а главное, переместив его в самую горячую точку «вечной» войны, автор, наверное, все-таки полагал, что пишет злободневную, политически напряженную, почти публицистически острую вещь. Настолько злободневную, что, кончив вчерне уже в первой половине 1838-го и окончательно отделав к августу 1839 года, Лермонтов не стал печатать «Мцыри» в периодике. И не потому, что негде: в августе 1839-го полным ходом, не опаздывая, шли новорожденные «Отечественные записки», журнал, который печатал все, что выходило из-под его пера (поэма была опубликована лишь в единственном прижизненном сборнике поэта «Стихотворения М.Ю.Лермонтова», октябрь 1840 г.). Михаил Юрьевич даже читал «Мцыри» неохотно и, как правило, только в отрывках.

Впрочем, не исключено, что осторожничал не столько автор, сколько издатель и владелец журнала.

И его можно понять. Выход «Отечественных записок», первого общедоступного, ежемесячного, толстого, рассчитанного на широкого читателя литературно-политического журнала, был чрезвычайно важным событием, за ним неусыпно приглядывало «всевидящее око» николаевской цензуры.

Попробуем прочитать «Мцыри» так, как читал эту вроде бы байроническую, как бы романтическую поэму главный редактор и издатель «Отечественных записок», который знает, как Лермонтов относится к проблеме «кровавого усмирения Кавказа», помнит, что сказано на сей счет в поэме «Измаил-Бей»:

Горят аулы: нет у них защиты,
Врагом сыны отечества разбиты,
И зарево, как вечный метеор,
Играя в облаках, пугает взор.
Как хищный зверь, в смиренную обитель
Врывается штыками победитель:
Он убивает старцев и детей,
Невинных дев и юных матерей…

…Древняя столица Грузии Мцхета, основанная там, где, «сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры». Тут же, в Мцхете, собор Светицховели с усыпальницами последних царей независимой Грузии, «вручивших» (добровольно-вынужденно) «свой народ» единоверной России. С тех самых пор (с конца XVIII века) и осеняет многострадальную страну «Божья благодать»: цветет себе и благоденствует, «не опасаяся врагов, за гранью дружеских штыков». Враги, в ситуации первой трети XIX века, не персы и не турки, а северокавказские воинственные племена. Такова официальная установка; курсантам Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров ее вдалбливали-внушали преподаватели на уроках военной истории России. И посему всякий русский офицер должен затвердить как «Отче наш»: враг есть враг, и долг русского воинства (раз уж грузины попросились принять их в «поддáнство») покорить, усмирить огнем и мечом, обезоружить (вооружаемый англичанами) Северный Кавказ, взрывоопасно разделяющий метрополию и закавказские провинции. Гуманисты (в их числе вроде бы и сам Пушкин, правда, в подцензурных своих сочинениях) предлагают более «нравственное», более приемлемое для «образованного» века средство усмирения «буйных» племен: «проповедывание Евангелия».

Изложив в прологе историю вопроса, Лермонтов в основном тексте фактически занимается экспериментальной проверкой действенности указанного гуманистами «средства».

Завершив (большой кровью) очередную осеннюю экспедицию против немирных горцев, «русский генерал» перемещается в Тифлис; вместе с ним в обозе едет и маленький, «лет шести», туземный мальчик. Судя по этой подробности, генерал из тех «русских кавказцев» (в этой когорте и легендарный Ермолов), которые хотя и жгли, не испытывая «мильона терзаний», непокорные аулы, но при этом иногда спасали, а то и усыновляли горских сирот.