Лермонтов

Обнадеженные относительным благодушием, с каким Николай отнесся, вопреки обыкновению, к дуэльной истории Лермонтова, друзья поэта, и прежде всего Софья Карамзина, через «некое высокопоставленное лицо» (по всей вероятности, Жуковского) обратились с просьбой к императрице: переговорить с царем. Александра Федоровна, очарованная лермонтовской «Молитвой» (императрица эти стихи даже в дневник свой переписала), сделала то, что было в ее возможностях: уговорила супруга прочитать «Героя нашего времени». Николай пообещал и, так как считал себя человеком слова, несмотря «на скуку и отвращение», осилил роман.

12 июня 1840 года. Император – императрице:

«Я прочел героя до конца и нахожу вторую часть отвратительною, вполне достойную быть в моде. Это то же преувеличенное изображение презренных характеров, которые мы находим в нынешних иностранных романах. Такие романы портят нравы и портят характер. Потому что, хотя подобную вещь читаешь с досадой, все же она оставляет тягостное впечатление, ибо в конце концов привыкаешь думать, что свет состоит только из таких индивидуумов, у которых кажущиеся наилучшими поступки проистекают из отвратительных и ложных побуждений. Что должно явиться последствием? Презрение или ненависть к человечеству… Итак, я повторяю, что, по моему убеждению, это жалкая книга, показывающая большую испорченность автора».

Последние слова, которые Николай сказал наследнику, были: «Держи все-все», – и, несмотря на приближение агонии, сопроводил их «жестом руки, настолько энергичным, что не оставалось сомнений: держать должно было крепко».

Наследник, как известно, завет отца исполнить уже не смог. Но сам Николай свою державу держал.

«Смерть Поэта» была истолкована как вольнодумство, но об испорченности автора речь не шла. Дуэль являлась преступлением, но преступлением типовым. Выход «жалкой» книги, которая тем не менее обладала – это император почувствовал точно – магнетической силой влияния, силой воздействия на умы и сердца, книги, которая мешала держать в энергичном кулаке все, что рвалось к жизни, все, что сопротивлялось бульдожьей хватке, был уже случаем отдельным, и этот отдельный случай требовал отдельного, исключительного внимания. Но вот что любопытно: несмотря на антипатию к роману в целом (из-за «отвратительной второй части», то есть «Журнала Печорина»), император заметил, что характер Максима Максимыча «набросан верно», и даже выразил надежду, что автор, «если прочистит себе голову», сможет обратить общественное внимание на истинных героев времени, таких, как Максим Максимыч. Во время кавказского вояжа Его Величество убедился: «кавказский корпус насчитывает их немало».

По всей вероятности, доброму Максиму Максимычу и обязана Елизавета Алексеевна нечаянной радостью – последним свиданием с внуком. Но радость была недолгой. В феврале 1841 года бумаги представленных к награде за летнюю экспедицию вообще и за сражение при реке Валерик особенно дошли наконец до Петербурга. Николай был более чем удивлен. Давая (еще в декабре 1840 г.) разрешение на отпуск поручику Тенгинского пехотного полка Лермонтову Михаилу Юрьевичу, император и мысли не допускал, что тот не явился в назначенный ему полк, а своеволием Граббе употреблен в Чеченском отряде. Естественно, он выразил негодование – вычеркнул фамилию Лермонтова из списка награжденных.

Глава двадцать седьмая