Лес шуметь не перестал...

— Думаю-думаю, и все, что было у нас, представляется мне пустым делом, — сказал Кондратий и, кивнув на лес, продолжал: — Вот послушай… Шумит и будет шуметь, хотя вот это дерево, на котором мы сидим, и срублено. И десять и двадцать деревьев сруби, а лес шуметь не перестанет. Так и у нас. Убийством одного человека порядок жизни не изменишь. Мы главным виновником видели Канаева, а он всего лишь крупинкой был. Убили его — на место другой стал, и еще покруче. Знаешь, кто теперь в Совете? Гарузов Пахом.

Лаврентий изумился:

— Пахомка!

— А ты думал, Чиндянова обратно посадят на это место? Прошли те времена, кум, прошли, и не воротишь их. Сила теперь не в наших руках. Еще одну кипирацию организовал.

— Как, теперь уже две лавки около моей стоят?

— Зачем две лавки? Лавка одна. Промысловой артелью вторая кипирация называется. Эта самая артель теперь уж как есть против меня направлена. Стулья станут делать, дровни, гнуть ободья… А я все думал свою ободную открыть сызнова. Андрейка Сульдин, бывший мой работник, за главного у них. И делянку нашу перехватили, они же и мочало будут производить… Вот он где, кум, тот капитал-то. Помнишь, когда пускали эту самую новую политику, что ты говорил? Ан и не вышло по-твоему, не вышло и по-моему, а как показал этот выстрел, не вышло по-дурновскому. Кругом мы, кум, оказались биты.

Кондратий умолк и немного погодя хрипло добавил:

— Испить бы холодной водицы, а то во рту пересохло.

— Здесь где-то в хлебах родничок был, да прошли, видать, мы его, — сказал Лаврентий, а про себя думал: давно ли он оторван от села, а сколько нового, неожиданного, какими длинными шагами шагает жизнь; попробуй угнаться за ней.

— Я думаю, кум, пока нас не очень трогают, жить можно, — помолчав, заговорил Лаврентий. — Только нам самим не нужно щетиниться. Крутись молчком возле своей норы, а если что — лезь в нору.

— И то верно, — согласился Кондратий.

Путники поднялись и пошли на Ветьке-гору. Спускаясь по ее склону, Лаврентий бросил на придорожную траву свою поддевку, снял картуз и стал истово креститься на найманскую церковь; она отсюда казалась серой гусыней, поднявшей вверх длинную шею. А Кондратий стоял возле кума и, отыскав глазами свой дом с высокими тополями перед окнами, думал, как там у них с уборкой хлебов, кто сторожит пчельник, как дела на мельнице… И о многом другом, что не давало ему покоя.

К своему двору Кондратий прошел через огород. Перелезая через плетень, он заметил, что в саду у них кто-то копается. Подкравшись ближе, он узнал монашку Аксинью. Кондратий сразу догадался, что она тут ищет. Ведь золото старухи Салдиной так и не нашли. Кондратий, не выдавая себя, зычно, насколько у него хватило сил, крикнул. Аксинья бросила лопату и убежала на улицу. Вся лужайка сада была изрыта ямками. У многих яблонь даже корни были обнажены.

Двор и дом его встретили тишиной, словно здесь давно угасла жизнь. Только пес заворчал было, звякнув тяжелой цепью, но и он притих, почуяв хозяина. Ворота и калитки были замкнуты изнутри. Кондратию пришлось перелезать через забор. На дверях сеней висел замок. Кондратий стряхнул пыль с одежды, умылся у колодца и прямо из бадьи немного попил, маленькими глоточками, чтобы не застудить горло. С улицы в калитку постучали. Кондратий пошел открывать. Это была Аксинья.

— А я-то слышу, что кто-то ходит по двору. Надо, думаю, посмотреть, — сказала она, входя во двор. — Нельзя иначе по-соседски. Сами-то они на жнитве, еще вчера утром уехали. У Дурновых лобогрейку взяли, те уж, знать, закончили свое…

Кондратий с удовольствием слушал сообщения Аксиньи.

— На дальнее поле, стало быть, поехали, — прервал он ее, довольный благоприятными вестями.

Но остановить Аксинью было нелегко. Она поджала губы, сдерживая елейную улыбку, и опять зачастила:

— Сын Лабыря у нее живет, прямо здесь и ночует. Все соседи недоброе о них говорят, да я этому не верю. Может, и нет ничего между ними…

— Погоди, погоди… Сын Лабыря, говоришь?

— Да, да, Николай. Сапоги она ему новые купила, рубашку сатиновую, одела с ног до головы.

Кондратий спрятал под нависшими бровями глаза, вспыхнувшие недобрым огоньком. «Это, стало быть, заместо порубленных», — подумал он.

Аксинья между, тем продолжала:

— Ей, замужней женщине, прямо нехорошо так поступать. Муж у нее словно барин явлейский, она же по молодым стреляет. И с Васькой Черным грешила, а теперь вот с этим связалась…

— Хватит! — сердито оборвал ее Кондратий и сквозь зубы процедил: — За собой бы больше следила. Недалеко живешь, в соседях, знаем, как ты соблюдаешь свою честь.

— Да мне что, по мне пусть хоть всех молодых парней села заведет к себе в дом… — обиделась Аксинья и повернулась к выходу.

Кондратий, медленно волоча ноги, направился под навес и сел там в тени.