Лес шуметь не перестал...

— Смеешься надо мной, прохвост ты эдакий? Да ведь до покрова она родит! — вспыхнул Лаврентий, но тут же спохватился и, прикрывая ладонью рот, оглянулся по сторонам.

— Не бойся, что услышат, все равно все уже знают, — спокойно сказал Васька. — Только об этом лучше бы поговорить дома, за самоварчиком аль за чарочкой. Есть, что ли, у тебя?

— Ты давай о деле. Время подойдет, и водка на столе будет. Откладывать здесь нечего. Потихоньку, сыграем свадьбу, да и ко мне переходи жить.

— Значит, на даровые харчи? Это мне нравится. Ну что ж, я согласен. Только с одним уговором — дай мне сейчас пятьдесят рублей. Надо невесте подарков накупить.

— Где же это видано, чтобы будущий тесть жениху денег на подарки давал?

— Ты, Лаврентий Захарыч, забываешь, какую я ее беру. Попробуй выдай теперь ее за другого.

— Так ведь не кобель салдинский виноват — сам же, проклятый!

— Кто же его знает, свидетелей не было.

— Хватит тебе ломаться. Пойдем чай пить, — сказал Лаврентий.

— А деньги? — настаивал Васька.

— Дочь тебе, такому беспутному вору, отдаю, так пожалею ли я полсотни.

— Ну, воровали-то, допустим, мы с тобой вместе…

— Молчи, молчи! — обрезал его Лаврентий. — Сказано тебе: деньги будут!

— Так давно бы и надо. Только я не хочу обманывать: эти пятьдесят рублей я прошу у тебя не на подарки — проигрался в карты.

— Начинается, — недовольно проворчал Лаврентий. — Пусть это будет первый и последний раз, больше я тебе никаких денег давать не буду, ты так и знай.

— Ну, это мы еще посмотрим, — ответил Васька, шагая за ним.

— Нечего смотреть, сказано тебе: никаких денег — и думать об этом не смей.

На крыльце их встретила Анастасия и стала приглашать в избу. В окне мелькнуло и быстро скрылось желтовато-бледное лицо Орины. При виде ее Васька поморщился, но эта гримаса быстро сошла с его лица, и он, довольно улыбаясь, важно поднялся на крыльцо вслед за хозяином. Во дворе гоготали гуси, блеяли ягнята, мычал бычок — ко всему этому он скоро будет иметь какое-то отношение. Это его радовало и немного удивляло. Он привык жить в тихом и пустом дворе бедной старушки, у которой, кроме кошек, сроду не было никакой скотины. А тут тебе все — и лошади, и коровы, и дом пятистенный, и лавка с даровыми папиросами.

С этого вечера Васька Черный стал жить у Лаврентия Захаровича. В ближайшее же воскресенье сыграли свадьбу. Она была немноголюдной, так как положение Орины не допускало этого. Да и время было рабочее, самый сенокос.

3

Отношения, которые складывались между Захаром и Дуняшей, давали повод для всяких разговоров. Некоторые осуждали Самойловну, мол, она поощряет такую связь дочери с неимущим человеком, но те, которые знали истинное намерение вдовы, наоборот, поддерживали ее и считали, что лучшего зятя ей к себе в дом не заманить. Захару теперь частенько приходилось помогать Самойловне по хозяйству. Ему особенно тяжело было во время сенокоса и жатвы. Днем он косил салдинский урожай, а ночью шел косить Самойловне. Правда, ему там и тут помогала Дуняша, но эта помощь мало облегчала его труд.

— Совсем заездили тебя, браток, — говорил ему Пахом. — Ты бы от одних отказался, а то тянешь, как мерин, два тягла.

Но Захара что-то удерживало окончательно примкнуть к Самойловне. Как ни близко он сошелся с Дуняшей, все же в их семье он чувствовал себя чужим, пришлым. «Это для меня плохое место в жизни», — думал он и продолжал оставаться в неопределенном положении. Весь день работал, а ночью иногда шел к Дуняше. Ее постель находилась в сарае, и мать, видимо, знала, что он бывает с ней. Раз он помогал им складывать в сарай сено. Улучив момент, Самойловна, как бы между прочим, заметила, что кровать Дуняши надо поставить в сенях, поближе к своей, а то теперь на девок-то не больно надейся.

— Хорошо, у Лаврентия лавчонка, есть чем заманить к себе зятя, а нам, бедным, случись какой грех, и нечем будет потрафить, — говорила она, поглядывая на Захара.

Дуняша вся стала пунцовая и не знала, как скрыть свое смущение от матери. Захар молча продолжал работать, на Самойловна не унималась:

— И про вас недоброе поговаривают.

Теперь пришлось смутиться и Захару, он поспешил отвернуться от зорких глаз Самойловны. Она все отлично видела, Захар дал себе слово больше не бывать у Дуняши. Будь что будет осенью, а сейчас это дело надо прекратить. Самойловна вопрос о свадьбе дочери с Захаром считала решенным. Да и сам Захар начал привыкать к мысли о неизбежности такого исхода. Слишком далеко зашел он в своих отношениях с Дуняшей, так что отступать было уже поздно. Правда, иногда он чувствовал, что как-то все не так. Обдумывал свои действия, искал других путей, но ни к чему определенному не приходил. В такие минуты он сам себе казался человеком, потерявшим в тумане дорогу.