Маленькую комнатку в задних помещениях шинка, куда Шмуль привёл дорогих гостей, можно было принять за захламлённую донельзя подсобку, не знавшей мокрой тряпки и веника верных года три. Но, осмотревшись, Сергей понял, что не так-то тут всё просто: в комнатёнке был старательно воспроизведённый интерьер кухни малогабаритной квартиры из 80-х — 90-х годов. Выгоревшие, кое-где отошедшие пузырями обои в цветочек, в углу — старая газовая пплита, вся чёрных проплешинах сколотой эмали; У стены колченогий кухонный стол, окружённый разномастными табуретами, над ним — полки, из того же допотопного, советских ещё времён, кухонного гарнитура. Одна из ручек оторвана и висит на одном винте. Утварь соответствовала обстановке: фаянсовые тарелки и кружки, в плетёной корзиночке навалены вперемешку алюминиевые и стальные ложки и кухонные ножи.
— Это для себя, можно сказать, для души. — сказал Шмуль, предвосхищая вопросы собеседников. — Лет пять назад что-то припёрло, вот и обустроил такой вот ностальгический закуток.
— И твоя Роза Израилевна всё это терпит? — Мартин н скрывал скепсиса.
— А я её сюда не пускаю. Должно же у мужчины быть в доме своё убежище, где он может, если что, нажраться без помех? Собственно, вы здесь первые — не считая меня самого, конечно. Цените!
— Да ценим мы, ценим…. — согласился егерь. — А всё это где раздобыл? Только не говори, что заранее из дома приволок…
Он сделал жест, обведя рукой интерьер шмулева ностальгического убежища.
— Нет, конечно. — Шмуль пододвинул гостям табуреты. — да вы садитесь, садитесь… Барахольщиков попросил, они нарыли в уцелевших многоэтажках, их тут полно по Живописной улице. Поискать пришлось, конечно, всё же раритеты. Но, как видишь — набрали ровно то, что нужно. В одной квартире, на антресолях, надыбали кипу старых, семидесятых голов газет — так я из каждый раз использую вместо скатерти. Уж и не знаю, что делать, когда изведу все, до единой…
Действительно, стол был застелен ветхой пожелтевшей газетой. Сергей наклонился, посмотрел заголовок: «Правда», 16 апреля 1978 года.
Шмуль тем временем суетился, расставляя на газете приличествующую случаю закуску: копчёную колбасу, две жестяные банки со шпротами и килькой в томате, кастрюльку с варёной картошкой, блюдце с зелёным и репчатым луком, стеклянную банку с солёными огурцами и нарезанный толстыми ломтями чёрный хлеб.
Консервы спецом заказываю на Речном, из-за МКАД. Спасибо Кубику-Рубику, снабжает исправно.
Следом за закуской на столе появились две поллитровые бутылки с выцветшими этикетками «Столичная». Егерь обозрел получившийся натюрморт, скептически хмыкнул и поднял глаза на шинкаря. Шмуль пошарил под столом и добавил к двум бутылками ещё одну.
— Ещё прежнего разлива… — похвастался он. — Если верить этикетке — 1998-й год. Челнок Петюня нарыл где-то на Пресне и мне приволок. Берегу для особых случаев.
И бережно, словно выполняя особо важный ритуал, разлил водку по стаканам.
— Истинный дзен — это разлить поллитру по трём стаканам ноль-два с менисками. И — не выпить. — прокомментировал Сергей. Ну что, вздрогнули?
Это ж сколько мы с тобой так не сидели? — спросил Шмуль Мартина, с хрустом зажёвывая водку половинкой солёного огурца.
Да почитай с того Роскона — двадцать два. — подумав, ответил Мартин. — Год был паршивый — только-только ковидла отпустила, а тут война, Донбасс… Мы ещё тогда в Москву вернулись и решили обмыть у меня на кухне твою премию за лучшую издательскую программу по зарубежной фантастике…
— Точно! — обрадовался Шмуль. Ты ещё просил взять тебя в издательство, говорил, что надоело на прежнем месте.
— А ты отказался, заявил, что я через месяц уйду в запой!
— Да, тридцать… нет, тридцать три года уже прошло… — вздохнул шинкарь. Сергей сидел на табурете, привалившись плечом к стене, и слушал беседу двух мастодонтов российской фантастики. На лице у него читалось неописуемое блаженство.
— Слушай, а ты, и правда, этот стакан повсюду с собой таскаешь? — спросил Шмуль, открывая очередную бутылку — Что, все тридцать лет?
— А ты откуда знаешь? — с подозрением спросил Мартин.
— Тоже мне, бином Ньютона! Всему Лесу о том известно.
Мартин пожал плечами, потом кивнул.
— Да, с самого Зелёного Прилива. Просыпаюсь это я утром с большого бодуна в своей однушке на восьмой Соколиной — башка раскалывается, во рту словно насрано, а на улице сирена воет, да громко так, противно… Ну, думаю, с похмела глюки пошли, надо срочно поправиться. Пошарил по бутылкам, гляжу — в одной бутылке с вечера немного осталось. Я к окну подошёл, а там этот стакан, на подоконнике. Ну, я и…
И он набулькал в пожелтевшее гранёное стекло «Столичной».