Лэшер

Разумеется, это был Лэшер. Он вновь набрался сил и обрел видимое и осязаемое обличье. Он вел меня, и в темноте я видел его лицо. Он был настолько реален, что даже запах, исходивший от его кожаной куртки, я ощущал столь же явственно, как запах травы под его ногами и деревьев над его головой. Мы двигались в сторону замка. А потом он исчез, и я брел, пошатываясь и не разбирая дороги, ожидая лишь, когда же он вновь придет мне на помощь.

Лэшер не замедлил сделать это, и сквозь огромный обвалившийся дверной проем мы вошли в просторный вестибюль. Изнуренный до крайности, я опустился на пол и тут же уснул. Сквозь сон я чувствовал, что Лэшер сидит рядом — иногда он был материален, иногда превращался в облако пара, окутывавшее меня со всех сторон.

Измученный, доведенный до отчаяния, я вопросил:

— Лэшер, что мне делать? Скажи наконец, чего ты добиваешься?

— Жизни, Джулиен. Таково мое единственное желание. Я хочу жить, вновь видеть мир. Ведь я вовсе не тот, кем ты меня считаешь. Все твои домыслы не более чем фантазии. Обратись к своим воспоминаниям. Ты видел изображение святого на витраже окна, не так ли? Как же я мог быть этим святым, если я сам видел его изображение? Я никогда не был святым. Святой — это мое падение.

Но ведь я не видел изображения святого! Взору моему представали лишь разноцветные витражи. Однако сейчас, когда я лежал на полу замка, перед глазами вновь возник собор. Да, в прежние времена я бывал здесь, и теперь я во всех подробностях припомнил, как подходил к гробнице святого. Да, разумеется, витраж на одном из окон являл собой его изображение. Солнце светило сквозь выложенный из цветного стекла портрет святого Эшлера, бородатого и длинноволосого священника и воина, посылавшего проклятие чудовищам, пресмыкавшимся у его ног. Я разобрал даже надпись внизу витража: «Святой Эшлер».

И из этих дальних времен до меня донесся мой собственный голос, полный муки и отчаяния: «Святой Эшлер, как я могу быть этим отвратительным созданием? Прошу, помоги мне! Господи Иисусе, прошу, помоги мне!»

А потом я ощутил, что некая сила увлекает меня прочь. И выбора у меня не было…

Жгучая боль и неутоленное желание — вот все, что я чувствовал.

Темнота залила весь мир вокруг. Остатки сознания покинули меня. Никогда прежде я не видел духа так отчетливо, как в тот момент, когда, войдя в его плоть, я стоял в соборе. Святой Эшлер! Я даже слышал его голос, ставший моим собственным. Звук этого скорбного голоса гулким эхом отдавался под высокими каменными сводами. «Как я могу быть этим отвратительным созданием, святой Эшлер? » — вопрошал он. Но сверкающее хрупкое стекло не давало ответа. Изображение святого оставалось всего лишь изображением — неподвижным и безучастным.

И вновь все вокруг заполнила темнота.

Утром, когда я проснулся в развалинах замка, выяснилось, что проводники из Даркирка явились ко мне на выручку. Они привезли еду, питье, одеяла и привели свежую лошадь для меня. Та, на которой я приехал сюда накануне, пришла домой одна, чем привела их в большую тревогу.

В сиянии раннего утра долина казалась прекрасной и безмятежной. Трудно было представить, что здесь таится нечто зловещее. Больше всего мне хотелось вновь забыться сном, но, увы, осуществить это желание удалось лишь на постоялом дворе в Даркирке. Я проспал около двух суток, лишь изредка и ненадолго возвращаясь к действительности. У меня разыгралась небольшая лихорадка, но в целом сон придал мне сил и вскоре я был совершенно здоров.

Вернувшись в Эдинбург, я застал Мэри-Бет в панике. Она уже решила, что больше никогда меня не увидит, и обвиняла в моем исчезновении Лэшера. В ответ он заливался слезами.

Когда она немного успокоилась, мы уселись рядом у очага и я рассказал ей обо всем: поведал о событиях давнего прошлого и о том, что они означают для нас, а также о воспоминаниях, которыми наделил меня дух.

— До конца дней своих ты должна превосходить его в силе, — заявил я. — Не позволяй ему использовать тебя в своих целях. Он способен на любое злодейство. Он может убить, может полностью разрушить чужую жизнь. Он стремится к господству. Больше всего он хочет вновь стать живым. Знай, что он исполнен ненависти, но отнюдь не мудрости. Когда-то он уже потерпел поражение и с тех пор пребывает в отчаянии.

— Да, он очень страдает, — кивнула головой Мэри-Бет. — По-моему, это слово точнее всего выражает его состояние. Но, как я вижу, ты окончательно утратил терпение и снисходительность и теперь решительно настроен против него. Тебе будет трудно с ним общаться — придется полностью предоставить его мне.

Она поднялась и присущим ей спокойным, размеренным голосом, для большей убедительности сопровождая слова редкими выразительными жестами, провозгласила следующее: