Леший

Поговорив с Михеичем, Иван Михайлович подошёл к колодцу, не обнаружил санок с кадкой и решил, что, не дождавшись мужа, жена отправила за водой для самовара ребятишек. Он пришёл домой, снял у порога валенки, поставил их на печь, чтобы до утра просохли, в носках прошёл в передний угол, сел ближе к лампе, привернул фитиля, сделав свет поярче, и развернул одну из газет привезенной на прошлой неделе почты.

– Ты чево это расселси? – заглянула в горницу жена. – Вода-то где? Я жду не дождусь, чтобы самовар ставить, а он газетки свои читать удумал.

– Дак это, ребятишки рази ж не привезли?

– Какие ребятишки, ты же за водой уходил.

– Дак это я думал, вы тут не дождались, пока я с Михеичем покурю. Я начерпал кадку и оставил у колодца. А санок-то и нету. Ладно, пойду погляжу, куда могли деваться.

Иван Михайлович нехотя отложил газету в сторону, достал с печки валенки, набросил полушубок, натянул шапку с опущенными ушами, достал свои меховые рукавицы из печурки – специально сделанной в толстой стене русской печи ниши для сушки стелек, носков, рукавиц и прочей мелочи, сунул их под мышку и вышел на улицу.

Ни санок, обычно прислонённых к стене возле входа, ни кадки в усадьбе не было. Иван Михайлович дошёл до колодца, при свете полной луны осмотрелся окрест, поглядел у ворот Михеича, прошёл вдоль всей деревни.

– Да отродясь у нас таково не было, – пожал плечами немного расстроенный пропажей Иван Михайлович, остановился в раздумье и начал размышлять. – Цыган вроде не было. Это те могли взять всё, что оставлено без присмотра, свои деревенские на воровство были неспособны. Оставалось думать только на Анемподиста – этот старый мудила мог отчебучить очередную шутку, а значит, искать санки с кадкой можно было хоть на своём сеновале.

Председатель прошёл вдоль деревни ещё раз, внимательно приглядываясь к улице и даже заглядывая поверх калиток в усадьбы. Потом обошёл свой дом вокруг, на самом деле посмотрел на повети. Санки будто корова языком слизнула.

Раздосадованный, взял в избе два пустых ведра, сходил на колодец. Жена начала ставить самовар, а хозяин сел в горнице к столу и задумался о пропаже.

Нашлась она наутро, когда бригадир заглянул к Марине, сказать, что заболела Марья, поэтому ей придётся сегодня идти работать в телятник.

– А што это у тебя кадка-то на санках у крыльца оставлена? Гляди, как бы морозом не распёрло. Давит сёдни справно.

– Какая кадка? Да у миня и санок отродясь не было.

Марина набросила фуфайку и вышла на крыльцо.

– Дак это же Ивана Михайловича санки. Вишь, вон железные полозья приколочены. А как они у миня-то оказались?

– Поди на чай вчерась заглядывал ввечеру, воды скусной из своево колодца привёз да кадку-то и забыл домой забрать.

– Ой, да ты тоже наскажешь тут напраслины всякой. Чо это у миня Иван Михайлович забыть мог?

– Ты баба одинокая, чо бы ему на чай-то к тибе и не завернуть. Да со своей водицей. Как отказать?

– Да иди ты! У Ивана Михайловича и без меня зазноб хватает. Ты всё одно домой идёшь, дак довези председателю санки-то.

Бригадир, радуясь возможности разыграть Ивана Михайловича, охотно взялся за верёвку и потащил санки с кадкой воды в Неумоевку. Поклажа под гору катилась легко, то и дело нагоняя тащившего и подшибая ему валенки.

Дойдя до председателева дома, бригадир с улицы закричал:

– Иван Михайлович, тут тибе Маринка кадушку наговоренной воды послала. Как ковшик выпьет, говорит, дак сразу голову-то и потеряет. К ей, мол, вчерась приходил в гости на чай, а она у Нюрки на посиделках оказалась. Жалеет, што принять да приласкать не могла.

В окне зашевелилась занавеска, и через разрисованное морозом стекло на улицу выглянул сам председатель. Через минуту он вышел во двор в наброшенном прямо на рубашку полушубке.

– Чо шумишь спозаранку, людей пугаешь?

– Да вот, понимашь, Маринка тебе посылку отправила. Вкусная, мол, водица у вас в Неумоевке, да она жонки твоей опасается. Просила санки с кадкой вернуть. Ни к чему ей, говорит, чужое имушшество.

– Вот ну не Леший ли а!? – всплеснул руками Иван Михайлович. – Эть подумал я на ево, по всей деревне искал. Пропали санки, пока с Михеичем по папироске выкурили. Вот шутник, едри его мать! Это же надо додуматься! И главно дело, не лень было в гору санки тащить, а? Ну, Лешегон, ну, супостат! – смеялись мужики. И особенно радовался Иван Михайлович. Не столько очередной весёлой проделке Анемподиста, про которую теперь надолго хватит разговоров, а тому, что нашлись-таки санки, о пропаже которых он думал ночью, тревожно просыпаясь несколько раз.

Глава 39

Серёжка-дембель

– Здравия желаю, дядя Аник!

– И ты будь здоров! – Анемподист остановился, внимательно присматриваясь к идущему навстречу моряку в аккуратно подогнанной форме с длинным рядом знаков отличия на правой и левой стороне груди. – Не признаю вот только, чей такой будешь, красавец?

Анемподист поднялся со ступенек крыльца магазина и протянул ладонь для рукопожатия.

– Да Сережка я, Черепанов! Бабы Анны внук, – и крепко сжал пальцы старика.