По деревенскому переулку, раскалённому июльской жарой, бежал, поднимая пыль, худенький мальчик лет семи. Растянутая, когда-то белая майка висела на нём, как поникшее знамя на флагштоке в безветренную погоду. Почти полностью прикрывая спереди хлопковые шорты, сзади она была заправлена под резинку. Видимо, мальчик торопился и одевался в большой спешке. На плече у него подпрыгивала длинная бамбуковая удочка. Леска, свисающая с её конца, была не видна на ярком солнце, и поэтому казалось, что привязанный к ней поплавок сам по себе висит в воздухе. Он раскачивался за худенькой спиной по ровной дуге, словно большой красно-белый шмель, примеривающийся к понравившемуся цветку.
Мальчик торопливо перебирал тощими загорелыми ногами, стараясь не наступать на мелкие камешки и оставшиеся после дождя комочки грязи, высохшие под палящим солнцем до твёрдости гранита. А когда ему не удавалось их обойти, и они кололи босые ноги, он смешно подпрыгивал, вскидывая острые коленки. Сандалии – неопределимого цвета, обшарпанные до белизны на мысках, со стоптанными задниками и стёртой почти до бумажной тонкости подошвой – он держал в руке. Они болтались вразнобой на расстёгнутых ремешках и издалека были похожи на пойманных за хвосты старых серо–коричневых крыс с белыми проплешинами на облезлой шкуре.
Но, несмотря на острые камешки – даже через задубевшую кожу больно жалящие босые ступни – мальчик не останавливался, чтобы обуться. Он боялся, что подростки – небольшой кучкой столпившиеся в конце проулка и поглядывающие на него кто раздражённо, а кто недоуменно – ждать не будут.
Он уже почти добежал до цели и готов был облегчённо вздохнуть, но тут крючок, прикреплённый к обмотанной чёрной изолентой ручке удочки, вдруг отскочил и, качнувшись из стороны в сторону, зацепился за старенькие шорты. Мальчик дёрнулся, пытаясь освободиться от неожиданной помехи. Крючок тут же взлетел вверх, и клочок темно–синей ткани маленьким комочком повис в воздухе. Остановившись как вкопанный, мальчишка изогнулся, заглядывая за спину, и недоуменно уставился на просвечивающую через прореху незагорелую кожу. Потом растерянно и как-то жалобно взглянул на одного из подростков – высокого паренька лет пятнадцати, с выгоревшими на солнце льняными волосами – ожидая от него то ли подтверждения случившегося, то ли сочувствия, и сморщил нос, собираясь заплакать.
Подростки отреагировали по-разному: кто-то смотрел равнодушно, кто-то сочувственно, некоторых это развеселило – раздались приглушенные смешки. Белобрысый стоял молча, засунув руки в карманы потёртых джинсов и недовольно поджав губы. Какое-то время он сверлил взглядом хлюпавшего носом мальчика, потом раздражённо пожал плечами и развернулся к нему спиной, собираясь продолжить путь.
Но не успел он сделать и двух шагов, как метрах в пятидесяти от него, в доме с бело-голубыми ставнями и высоким штакетником вдоль палисадника, открылась калитка, и на улицу выглянула чуть полноватая женщина в синем ситцевом сарафане, открывающем округлые плечи. Приложив козырьком руку к глазам, она, щурясь от яркого солнца, окинула внимательным взглядом переулок и, оценив ситуацию, не терпящим возражения зычным голосом окликнула его:
– Ви-итя-а! Возьми Лёшика с собой.
Подросток резко затормозил и, закатив глаза к небу, беззвучно зашевелил губами. По выражению лица можно было догадаться – в его тираде не было ни одного цензурного слова.
– Ну, мам, – недовольно протянул он, оборачиваясь, но, наткнувшись на строгий взгляд матери, понял, что просто так она не позволит отвязаться от мальчишки, и попытался воззвать к голосу разума. – Он штаны порвал. Куда с дыркой на жопе? Я чё, позориться с ним буду?
– Ничё. Не на танцы собрался. Кто там, на пруду, будет вас разглядывать. А штаны я вечером зашью, – грозно взглянула на него женщина. Потом кивнула застывшему в ожидании, готовому вот-вот разреветься мальчику, и почти пропела ласковым голосом. – Иди, Лёшик, с Витей. А ты смотри там за братом.
Голос матери – когда она обратилась к старшему – опять изменился, став строгим.
– Схуя ли он мне брат? – заворчал подросток, но так чтобы мать не услышала. – Навязался на мою голову.
Лёшка последний раз на всякий случай хлюпнул носом, но видя, что наказания не будет, и старшие мальчики всё же берут его с собой, расплылся в щербатой улыбке, обнаруживая отсутствие верхнего резца, и вприпрыжку побежал за компанией подростков, направившихся в сторону совхозного пруда.
***
– Витёк, откуда этот шкет взялся? У тебя вроде братьев не было?
Подростки лежали, лениво раскинувшись на песке. Полуденное солнце, стараясь укусить побольнее, нещадно пекло. Но они будто и не замечали этого. Наплескавшись в тёплой, как парное молоко, мутной воде совхозного пруда, они с удовольствием подставляли его безжалостным лучам загорелые до темно-коричневого отлива тела.
– Мать по весне с одним мудаком сошлась, а у него вот такое уёбище. Теперь меня заставляют везде с ним таскаться. Вот кто за ним до этого следил?
Витька раздражённо дёрнул ногой, сгоняя надоедливую муху.