Лесков: Прозёванный гений

Карикатуры на «Вс. Клубничкина» (так недоброжелатели называли Крестовского и за «Петербургские трущобы», и за страстные эротические стихи, которые он тоже сочинял) не сходили со страниц «Искры» и «Будильника». «Петербургские трущобы» корили за бульварность, за клевету всё на ту же Знаменскую коммуну⁴⁶⁹, за наивность помещенных в нем «фотографических снимков», хотя Крестовский, в отличие от Лескова, документальной основы романа и не скрывал.

Многие события начала 1860-х – например те же петербургские пожары – он описал в форме репортажа, Чернышевского и белорусского революционера Викентия Кастуся Калиновского назвал собственными именами, а кого-то вывел под прозрачными псевдонимами: в книгопродавце Луке Благоприобретове легко угадывался редактор «Русского слова» Григорий Евлампиевич Благосветлов, в князе Сапово-Неплохово – издатель того же журнала граф Георгий Александрович Кушелев-Безбородко. Общность литературной судьбы Крестовского и Лескова не укрылась от критиков – не случайно один из них, Николай Иванович Соловьев, соединил разбор прозы обоих писателей в одну статью⁴⁷⁰.

В 1868 году Крестовский неожиданно для всех пошел на военную службу, вступил в уланский Ямбургский полк – то ли из давней и бескорыстной любви к уланам, то ли по воле отца, а может быть, желая хоть что-то поменять в судьбе, в которой были уже и личные неурядицы, и литературная травля. Этот внезапный поворот жизненного пути в расцвете творческих сил Лесков считал безумием, тем более что военный чин не уберег новоявленного улана от издевок литераторов, наоборот, подал новый повод для насмешек.

Но разошлись вчерашние добрые приятели не поэтому. Окончательная причина разрыва была литературная: в романе «На ножах» Лесков вывел Всеволода Крестовского в образе довольно гадкого персонажа – Иосафа Висленева. Тот когда-то исповедовал нигилизм, был осужден по политическому делу, но затем отпущен благодаря заступничеству любившей его женщины, в прежних идеалах разочаровался, а после заключения вернулся в родной уездный город сломленным. Безвольный, жалкий, буквально продавший родную сестру, раб главного мерзавца Горданова, обожатель главной стервы Глафиры, муж чужой любовницы, женившийся против своей воли, наконец, случайный убийца невинного Водопьянова, завершивший свой путь полным сумасшествием, – таков Висленев. Он к тому же еще и паяц – постоянно меняет маски, вынужден играть навязанные роли то мужа, то спирита-медиума. Чехарда проявляется и в постоянной смене его имен: Иосаф превращается то в Жозефа, то в Monsieur Воте[93], то в Благочестивого Устина. В конце романа он переодевается, красится и проявляет очевидную склонность к театральности, что объединяет его с прототипом.

Крестовский обиделся смертельно. Некоторые детали биографии и облика Висленева действительно напоминали его жизненные обстоятельства и слабости: неудачная женитьба[94], слабоволие и общая неистребимая нелепость. Но, возможно, Крестовский никогда и не заподозрил бы в герое Лескова карикатуру на себя, если бы автор сам не открыл ему, с кого лепил своего персонажа, судя по всему, ничего обидного в этом не видя.

Вскоре после выхода романа Крестовский начал чуждаться Лескова, хотя и продолжал с ним здороваться. Тот заподозрил, что их рассорил его брат Василий, живший в то время в Петербурге. Между вчерашними друзьями последовал обмен посланиями.

Крестовский в письме от 14 декабря 1871 года пытается объясниться, а заодно и язвит, намекая на сходство между Лесковым и самым отвратительным персонажем «На ножах» Гордановым, но будучи по натуре добрым, делает это довольно неуклюже:

«Любезный Николай Семенович!

Напрасно ты обвиняешь своего брата Василия в том, в чем он виноват гораздо менее других. Причиною моего отдаления от тебя вовсе не была одна лишь его болтовня, а несколько других данных, настолько для меня убедительных, что я не мог не дать им веры. Если бы болтал один только человек, то тогда, конечно, на его болтовню нечего было бы обращать внимание, что я и делал неоднократно всё прежнее время; но если с разных сторон несколько лиц и притом таких, которые не могут состоять между собою в стачке да и не имеют в том интереса, начинают повторять одно и то же, – тогда дело принимает совсем иной вид и характер. Не хочу ни тебя, ни себя утруждать напоминанием разнообразных фактов этого рода, но дабы не подставить себя под упрек в голословности, я решаюсь напомнить тебе два из них: 1) летний разговор твой в последнее свидание с Варварой Дмитриевной (супруга Крестовского – М. К.), 2) собственное твое признание, что твой весьма некрасивый герой Висленев писан якобы с меня.

Что касается до первого, то оставаясь совершенно равнодушен к разговорам, ведущимся про меня, я желал бы только, чтобы люди, трактующие меня известным образом, не употребляли по крайней мере при этом фразы: я друг ему, я люблю его и потому говорю так.