Лесков: Прозёванный гений

Относительно же второго позволю себе заметить, что никоим образом не предполагая в тебе Горданова, я точно также не мог узнать и себя в личности Висленева, тем более что нравственный и психический смысл наших с тобою отношений никогда – сколько знаю и понимаю – ни на йоту не походит на смысл отношений Горданова с Висленевым. Конечно, я не отрицаю за тобою (как и ни за кем) права понимать меня как тебе угодно, по силе твоего разумения и убеждения (ведь понимают же нас разные Суворины да Минаевы чёрт знает в каком смысле) и в силу этого права ты мог не только под Висленевым, но и под какой угодно мерзостью разуметь меня или кого бы то ни было. Но я не могу не удивляться тому, что, разумея меня в сем смысле и признаваясь в таком разумении, ты в то же время мог с любовью простирать ко мне объятия и говорить: “Ведь я друг ему! Ведь я люблю его!”

Что же касается, наконец, до твоего замечания о моей “мягкости”, побуждающей меня протягивать тебе при встрече мою руку, то позволь убедить тебя, что это происходит вовсе не от “мягкости” или “лицемерия”, как ты заметил, а единственно по той простой причине, что встречаясь слишком часто в домах общих наших знакомых, знающих наши давнишние добрые отношения, я никому из них не желал подавать повод к излишним недоумениям, расспросам, толкам и т. п., которые неизбежно последовали бы, чуть лишь наше раззнакомление было бы замечено.

А согласись сам, что разъяснять всем и каждому причины нашего охлаждения было бы слишком тягостно.

Теперь – надеюсь – для тебя разъяснился образ моего поведения, подавший тебе повод сделать мне комплимент насчет моей “мягкости” и потому установление наших дальнейших отношений внешних, ради глаз общества, предоставляю на твое благоусмотрение»⁴⁷¹.

Лесков обвинений не признал – наоборот, сейчас же выставил свои, вполне безжалостные. Если Крестовский ставил Лескову в вину только два греха – Висленева и лицемерие (якобы тот, в глаза называя его другом, за спиной говорит о нем гадости), то Лесков обошелся без всяких церемоний и костерил приятеля почем зря, в сущности, демонстрируя, что всё дурное, что о Крестовском говорят, он заслужил: