Лесная крепость

– Это он на тебя ругается, а не на меня, просит, чтобы ты его скорее перевезла на новую базу. – Чердынцев достал из кармана шёлковый платок – Ломоносов подарил, он нарезал платков из парашютного шёлка на весь отряд, – промокнул слёзы на Наденькиных глазах. – Приказы командиров, как тебе известно, не обсуждаются. Невыполнение приказа бывает равносильно дезертирству. По законам военного времени, знаешь, что за это бывает?

– Не знаю, – сказала Наденька, – и знать не хочу.

Тут Чердынцев смущённо крякнул, затоптался на одном месте, смущение его было понятным… Зачем он ей всё это говорит?

– Прости меня, – произнёс он тихо, – но приказ свой я отменить не могу.

В конце концов Наденька побросала в мешок вещи, что у неё были, и вместе с Петровым в сопровождении двух разведчиков и одного провожатого отбыла в Сосновку. Когда группа ушла, Чердынцеву сразу спокойнее сделалось на душе, хотя сердце отозвалось на уход Наденьки тоскливой болью – ему показалось, что видит он жену в последний раз, больше не увидит. На глаза его не то чтобы слёзы навернулись, а что-то мутное, мешающее не только смотреть, но и дышать; борясь с собою, он досадливо стёр с глаз эту муть и очень скоро стал самим собою.

Хотя Наденька ушла и исчезло иссушающее чувство опасения за неё, и появилась некая уверенность, которой должен обязательно обладать всякий командир, ощущение печали, тягучей тоски всё-таки не проходило ещё долго. Человек есть человек, в какие бы условия он ни попадал, всё равно в чём-то проявит слабину…

Группа Бижоева продолжала перекрывать подходы к лагерю, остальные готовились к схватке. Ни суматохи, ни растерянности, ни обречённости, которая иногда появляется в таких ситуациях, не было.

Маскировать мины в снегу было трудно, поэтому в лукошках специально приносили снег, накрывали заминированные места, пространство вокруг забрасывали еловыми ветками, шишками, обрабатывали метёлками, будто ветер прошёлся по снегу, немного взвихрил его, потом придавил сверху, – картина, в общем-то, получалась довольно реальная. Было тихо. Люди работали молча, сосредоточенно, лишь иногда перебрасывались друг с другом парой-тройкой слов, и всё.

А немцы тем временем на несколько часов застряли в снегу – завязли битюги. Сани, не приспособленные к движению по лесу, часто переворачивались, пулемёты приходилось извлекать из сугробов, оттуда же выскребли и ящики с патронами – в общем, мука для карателей была невыносимая, тьма сплошняком, ни одного светлого пятнышка.

С трудом пройдя половину пути, намаявшись, оберштурмфюрер, командовавший операцией – и полевая команда и полицаи были подчинены ему, – принял решение отправить битюгов с пулемётами назад, в Росстань, иначе можно было потерять и коней и пулемёты… Шеф полевой команды, долговязый обер-лейтенант, попробовал было возразить, но эсэсовец придавил его начальственным рявканьем.

– Мы с этими пулемётами ещё трое суток будем ползти, – заявил он, – партизаны за это время могут тысячу раз испариться, зарыться в землю, уйти по реке…

– Уйти по реке они никак не могут – лёд, несмотря на морозы, слабый.

– Почему слабый? – недоумённо воззрился эсэсовец на обер-лейтенанта. – Зима ведь…

– В реке много тёплых подземных источников, они даже в сильный мороз образуют во льду окна.

– Плевать! – воскликнул эсэсовец. – Повозки эти сковывают нас. Отправляйте их назад! Немедленно, обер-лейтенант! Иначе мы никогда не выполним приказа.

Обер-лейтенанту ничего не оставалось делать, как подчиниться эсэсовцу, битюгов с трудом развернули в лесу, поставили на проторённый след и отправили обратно. Сопровождения не дали – в санях остались только возницы да осиротевшие пулемёты, угрожающе посматривающие стволами в лесное пространство, пулемётчиков же с саней сняли и поставили в общий строй, эсэсовцу показалось, что народу в карательной группе мало, надо больше, поэтому пулемётчики поплелись вместе со всеми дальше, к партизанскому лагерю, чтобы атаковать его, смять лесных леших, сжечь их, победить и на грудь себе повесить желанные Железные кресты.

Оставшийся без охраны пулемётный обоз уже почти выбрался из гнетущего чёрного леса, как неожиданно перед битюгом, шедшим первым, возник невысокий человек в заячьей шапке, с немецким автоматом, вольно болтающимся на груди, одной рукой ухватился за повод, останавливая могучего коня, второй метнул в возницу нож.

Тот молча повалился в сани, спиной ударился о станину пулемёта и тихо сполз вниз.

Возницы, находившиеся в задних санях, не поняли, что произошло.

Один из них, правда, схватился за автомат, но выстрелить не успел, его прикончил второй партизан, Бойко, дал короткую очередь, и возница, взбрыкнув ногами, улетел в снег. Битюг недоуменно глянул на него, потянулся мордой к еловой лапе, откусил её и начал медленно, с вкусным хрустом жевать. Двумя врагами стало меньше. Третий возница, увидев, какой оборот принимает дело, поднял руки.