Лесная крепость

Ломоносов, присутствовавший при докладе, вспыхнул, как свечка, азартно потёр ладони.

– Я бы сделал это обязательно, товарищ командир!

– Тихо, тихо, Иван! Спешка нужна, знаешь, где? И когда?

– Так точно, знаю.

– А раз знаешь, то не суетись. Уж коли немцы устроились на ночлег, так сон им мы обязательно испортим. Это ежу понятно.

– «Ежу понятно» – это хорошо, товарищ командир. Значит, устроим фрицам маленькое Ватерлоо!

– Ого, как высоко ты хватил, Иван! Ну, Ломоносов!

– Это я так. В голове что-то закоротило и выскользнуло прямо на язык.

В минном поле сделали временный проход, в него бесшумно, бестелесно – даже теней не было видно – проскользнули двадцать человек. Самые надёжные, самые боевые партизаны, в которых Чердынцев был уверен, как в самом себе. Руководить «маленьким Ватерлоо» ушёл Ломоносов. Бижоев с сапёрами остался ждать их у минного прохода, чтобы, как только смельчаки вернутся, незамедлительно заткнуть горлышко бутылки пробкой и поставить мины обратно.

Ночь обещала быть, похоже, ветреной, чёрная, недобрая, с трескучим шумом еловых лап, заглушающим неосторожные шаги, – погода такая была на руку партизанам, и если ветер не стихнет, это будет то самое, что надо, лишь бы ветер не сбавил своих оборотов.

Остановку сделали и старшина Иванов с Кузьмой Бойко, они уже почти догнали хвост колонны и могли бы напасть на карателей, но не делали этого: нападать надо было, когда гитлеровцы затеют бой и втянутся в него. Сейчас нападать бессмысленно: часть отряда просто развернётся, прихлопнет двух пулемётчиков и спокойно двинется дальше.

Удивило партизан другое: немцы шли с неприкрытым хвостом, обычно задница у таких колонн прикрывается обязательно – выставляется замыкающий дозор с пулемётом, по снегу шустро, как мыши, бегают долгоногие немчики, обшаривают глазами пространство, страхуются, иногда для острастки дают пару очередей в пустоту, от которых страдают только деревья, в общем, прикрытие делает своё дело. А тут – ничего.

– Удивительная штука, – поняв это, произнёс Иванов и недоумённо поцокал языком. – Ведут себя, как в какой-нибудь Бельгии, а не в России. Но это же Россия!

– Ну что будем делать? – спросил его напарник хмуро – не в настроении был, устал.

– Оттянемся малость назад… – Старшина решительно потыкал пальцем себе за спину, в глубину леса. – Рассупонимся, коней покормим, сами поедим…

Так и поступили.

Отошли на полкилометра и устроили привал. Бойко хвоей обтёр потную спину битюга, весь день безропотно волокшего сани (пристёгнутый сбоку конь помогал ему мало, всё-таки для этого нужна специальная упряжь), похлопал ладонью по могучему крупу.

– Хороша машина! В партизанском лагере может здорово пригодиться.

– Погоди! – остепенил его старшина, зло пожевал губами. – До лагеря надо ещё добраться. И в живых остаться надо.

На морды битюгов накинули прорезиненные мешки с кормом – у аккуратистов немцев для каждого коня была приготовлена своя персональная «едальня», завели в тихое, окружённое молодыми елками место, Бойко похлопал по спинам битюгов:

– Ну а насчёт питья – извините! Закусите снегом.

– Снег – это тоже неплохо, – одобряюще произнёс старшина, также похлопал по конским спинам. – У меня в роте было полтора десятка лошадей. Более преданных человеку существ, чем лошади, по-моему, нету.

Для костра вырыли яму – нашли снеговую насыпь, нанесённую ветром, вгрызлись в неё. Костёр в такой яме бывает невидим совершенно, только в небо уползает переливающийся пятак света, ложится нехотя на облака, и всё, – ватная облачная масса поглощает всякий отсвет, съедает его без остатка – ничего не оставляет.

Подойти близко к лагерю карательной группе Ломоносова не удалось – оберштурмфюрер Клёст на этот раз действовал по всем правилам военной науки: выставил посты, окружил ими лагерь, в одном месте по движению колонны даже ручной пулемёт велел держать наготове – «МГ» с длинным дырчатым стволом, немцы любят такие пулемёты устанавливать в мотоциклетных люльках и сажать за них неподвижных боровов в рогатых касках… И ещё что было плохо: ветер неожиданно стих и все звуки лесные попрозрачнели. К лагерю нельзя было подползти незамеченным и по другой причине: на одном из постов сидел специальный ракетчик, который обвешивал небо ракетами, делал это без перерывов, в мёртвенно-синеватом свете ракет всё было хорошо видно – не хуже, чем днём, всякое малое движение засекалось немедленно. Едва в небе стоило погаснуть одной ракете, как на её месте уже горела, шипя сыро, искрясь и плюясь огнём, другая.

Ломоносов попробовал в одном месте подползти поближе к посту, разглядеть его, но повернул назад – понял, что сейчас его засекут.

В другом месте произошло то же самое – три фрица в касках, ощетинившись автоматами, буравили ночное пространство круглыми испуганными глазами, фиксировали каждое движение, даже лёгкий бег белого пуха по снеговой корке, подбиваемого воздухом, и тот не оставался незамеченным.