Лесная невеста

И сам вид пришельца внушал невольное расположение к нему – здоровый, румяный, с ясным умным взглядом и честным открытым лицом, он казался хорошо знакомым и близким человеком, с которым связывают давнее доверие и дружба. «Служить буду, как отцу родному». Князь Столпомер очень редко видел своего сына Бранеслава, но не желал бы иного счастья, если бы его собственный наследник был вот таким и смотрел бы на него такими же глазами.

– Что ж, оставайся! – решил наконец Столпомер. – Кормить стану, одевать, честью и местом не обижу, что заслужишь, то и получишь. Случатся походы – будут добыча и серебро, ну, сам знаешь. Определи его, Озимич, куда там лучше.

Выйдя во двор, воевода подозвал Хвата.

– Принимай! – велел он и хлопнул Зимобора по плечу. – Пусть пока у тебя в десятке будет, там посмотрим.

– Ну, пошли! – Хват тоже хлопнул Зимобора по плечу. Не заметно было, чтобы он обижался за недавнее поражение. – Ледич, да? Пойдем, покажу, где наша изба. У тебя из пожитков еще чего есть?

– Все на мне. – Зимобор улыбнулся. Все его добро, включая рубаху, подаренную Крепенихой, было на нем надето.

– Ничего, разживешься. У нас хорошо, кормят будь здоров, девки красивые… – Он оглянулся на пробегавшую мимо челядинку с горшком, но тут же ему на глаза попались двое молодых кметей, дерущихся на мечах, и он азартно закричал кому-то:

– Кистью работай, кистью!

В эту ночь Зимобор уже спал на широких полатях в дружинной избе, а наутро для него началась новая жизнь, в то же время знакомая и привычная до мелочей. Едва ли можно было найти для него другое место, где весь порядок меньше бы отличался от того, к которому он привык. В дружинных избах, во дворе среди кметей прошла вся его предыдущая жизнь, и теперь он после короткого перерыва вернулся к прежнему. Он быстро узнал по именам всю Столпомерову дружину, старшую и младшую, а все остальное здесь было, как и дома. Такие же щиты, покрытые отметинами от ударов, висели на стенах дружинной избы, такие же медвежьи шкуры украшали лавки. Кмети по утрам так же сражались друг с другом, потом долго и упорно обтесывали доски, собирая себе щиты про запас, и по углам дружинных изб, как и в Смолянске, валялись чьи-то старые, изрезанные в лохмотья рубахи, треснутые плошки, старые рога с плесенью внутри. Про эту плесень, вырастающую в невымытой посуде, тут говорили «Павсикакий завелся» – в память одного приставучего грека, по имени Павсикакий, который жил в Полотеске пару лет назад и никому не давал прохода рассказами про греческого бога. Потом он ушел проповедовать куда-то в леса и там благополучно сгинул, а поговорка осталась.

Здесь так же ругались, вопрошая, ради какого лешего Медвежко сел на Свенов ларь – будто ты не знал, что он сломанный! – и кто теперь будет чинить? На пирах рассказывались весьма похожие истории как о сражениях, так и «подвигах», совершенных спьяну и вызывавших ничуть не меньшую гордость. Даже кметь по прозвищу Степняк здесь имелся, как и в Смолянске, только там был Актемир, полукровка, родившийся от пленницы, а здесь – Мурсук, чистокровный хазарин, какими-то смутными ветрами занесенный далеко на север много лет назад, безбородый, узкоглазый человек с резкой проседью в длинных черных волосах, заплетенных в гладкую косу.

Все силы и способности Зимобора здесь были на месте, и уже через неделю Требимер ставил его присматривать за поединками более молодых и менее опытных. Прошлой зимой, как Зимобору рассказали, в Полотеске прошел мор, унесший много народу, в том числе и жену самого Столпомера, княгиню Творимилу. В дружине тоже был большой урон, не считая потерь, понесенных в боях с варяжскими разбойниками, иногда прорывавшимися по Дивне-реке. От прежних восьми десятков, которые князь Столпомер постоянно держал при себе, осталось не более половины. В дружине по-прежнему имелось восемь десятников, но в десятках у них было человек по пять-шесть, а где-то и четверо.

Сейчас, весной, князь набирал новых отроков: и отпущенных родами, и проданных, и даже неведомо откуда взявшихся, беглых и изгоев, посылал только к волхвам проверять, что живой человек, а не еще какая навья дрянь. Безродные были ему даже выгоднее, потому что служили истово, за прокорм и одежду, ни на что иное не имели права, и родичи их не требовали для себя лишнего на том основании, что они, дескать, теперь князю родня, коли уступили ему своего сына.