Лесная обитель

– Где ты был, когда я рожала его в той лесной хижине? – Голос Эйлан, тихий, но гневный, звенел в ушах Гая. – И когда боролась за то, чтобы ему позволили жить рядом со мной, и все эти годы, что я тайно наблюдаю за тем, как он растет, не смея признать, что это мой собственный сын? Он не подозревает, что я – его мать, но со мной он в безопасности. А теперь, когда он уже почти мужчина, ты намереваешься отнять его у меня? Ничего не выйдет, Гай Мацеллий Север Силурик! – зловеще прошипела она. – Гауэну нечего делать среди римлян!

– Эйлан! – прошептал Гай. Все эти годы он думал, что чувства, вспыхнувшие в нем, когда он единственный раз держал на руках своего сына, были лишь иллюзией. Но теперь, глядя на Гауэна, он вновь испытывал ту же жгучую, неистребимую любовь-тоску, от которой внутри у него все трепетало. – Прошу тебя!

Эйлан повернулась и зашагала к дому.

– Благодарю тебя, римлянин, за твои соболезнования, – громко и четко произнесла она. – Ты поступил благородно, придя сюда. Да, ты прав, смерть Арданоса для нас великая утрата. Передай легату и своему отцу, что мы высоко чтим их и уважаем.

Гай заметил, что на него надвигается грозная фигура Хау, и, все еще оглядываясь через плечо, последовал за Эйлан. На долю секунды Гауэн повернулся к нему лицом. Запрокинув голову, он наблюдал за полетом мяча. А потом убежал куда-то в сторону. В сопровождении Хау Гай послушно шел по тропинке к калитке. Ему казалось, будто весь мир погрузился во тьму.

Эйлан опустила на лицо вуаль, и последнее, что он увидел, покидая сад, – это неясные очертания женской фигуры, исчезающей в дверном проеме. Отпустив поводья, Гай предоставил коню самостоятельно вывезти его на главную дорогу, а сам погрузился в размышления. Почему все так ужасно получилось? Он испытал огромное облегчение, увидев, что внешне Эйлан почти не изменилась. Он хотел сказать, что по-прежнему любит ее. Пожалуй, думал римлянин, она гораздо страшнее, чем Фурия. Эйлан стала такой, какими были императрицы старых времен, какой была Боудикка – женщина, развращенная властью и высокомерием.

В воображении, заслоняя гневный взгляд Эйлан, всплыло лицо Сенары – девушка, закинув голову, смотрела на него, как во время их последней встречи. Она добрая, целомудренная, как Эйлан в юности, когда они познакомились. Но Эйлан никогда по-настоящему не понимала его, а Сенара, как и он сам, наполовину римлянка, и ее мучают те же внутренние конфликты и противоречия. Гаю казалось, что, завоевав ее, он вновь обретет себя.

Он еще не повержен. Так или иначе, но он обязательно покорит сердце Сенары и заберет сына – даже если ему придется преодолеть сопротивление всех легионов Рима и воинствующих племен.

После визита Гая Эйлан проводила дни в уединении. Жрицы думали, что она скорбит по деду, но, хотя смерть Арданоса явилась для нее большим потрясением и грозила немалыми тревогами и заботами, все же Эйлан чувствовала и облегчение. Ее поведение во время встречи с Гаем не имело к этому никакого отношения. Она вовсе не ожидала, что так рассердится на Гая, и была удивлена не меньше него. Эйлан даже не подозревала, как глубоко обижена на Гая за то, что все эти годы он не давал о себе знать. Да, конечно, она сама согласилась, чтобы Гай отказался от нее, но разве нельзя было хоть раз попытаться встретиться с ней! Как смеет он думать, что может вот так, даже не сказав ни слова о любви, вдруг ворваться в ее жизнь и увести ее сына…

Доводя цепь размышлений до этой точки, Эйлан заставляла свой внутренний голос замолчать, шла погулять или занималась самодисциплиной сознания, как научила ее Кейлин, пытаясь обрести спокойствие духа. Лишь через несколько дней начала она серьезно задумываться о том, что сказал ей Гай. В самом деле, кто теперь получит право инструктировать ее о том, что вещать от имени Великой Богини? Пока, насколько ей было известно, друиды не пришли к единому мнению. Наверняка она знала одно: преемник Арданоса будет назван лишь после праздника Лугнасад, и Эйлан может спокойно готовиться к церемонии.

Но ко времени праздника Самейн новый владыка уже будет избран, и, если им окажется такой, как ее отец, он потребует, чтобы Великая Богиня призвала народ к войне.

В Лесную обитель возвратилась Дида. Когда она пришла к Верховной Жрице, Эйлан стала утешать ее, но Дида равнодушно отмахнулась.

– Арданос – не великая потеря, – грубо отрезала она. – Отец всегда был приспешником Рима. Интересно, кто теперь будет давать указания Оракулу?

Со времени рождения Гауэна Эйлан в присутствии Диды всегда чувствовала себя стесненно и неловко. И все же ей казалось невероятным, что смерть отца нисколько не опечалила Диду. Сейчас Эйлан мучительно остро ощущала отсутствие Кейлин, которая наверняка помогла бы ей разобраться в происходящем, и с каждым днем она все чаще обращалась в мыслях к своей бывшей наставнице.