Лесная пустынь

Я попросил, и мне показали завещание Павла Степановича, написанное все тем же виньеточным почерком, – уж не гусиным ли он пользовался пером?

«Единственное достояние людей на Земле – ушедшее время, – начал я разбирать вслух. – Будущего нет...»

– Точно, – подтвердила внукова жена. – Эти ученые доведут Землю до края. Не войной, так химией.

Далее Павел Степанович корявыми канцелярскими фразами, воспроизвести которые затруднительно, рассуждал в том смысле, что будущего не существует физически, что его либо еще нет, либо, осуществляясь, оно уже становится настоящим, а осознанное настоящее – собственно прошлое и есть. Дескать, одно только прошлое реально, дескать, оно с нами всегда: «в житейском опыте, в воспоминаниях и болезнях, в нераскаянных наших грехах».

Затем, бесхитростно сравнивая жизнь с «хождением в неведомое», Павел Степанович настоятельно советовал для определения курса оглядываться назад, на «вешки прошлого», и проводить от них через себя прямую линию, то есть употреблять прошлое как геодезический репер.

Наконец он признавал, что лишь к закату «начал понимать в жизни», но, тем не менее, решился круто переменить весь ее ход, дабы последние поставленные им вешки подсобили потомкам. «Хотя слишком поздно, а потому навряд», – прозорливо завершал Павел Степанович.

Я хотел было отдать документы, обнаруженные на чердаке, но родственники замахали руками: «Вы что?!» И поинтересовались, мне-то для чего понадобился «этот мусор»? Я не знал, как объяснить.

Никому не докопаться уже до мыслей и чувств, которые «не враз, конечно, а постепенно» изменили внутренний облик Мешалкина, превратив кляузного писаря в бессребреника-печника. Так преобразить человека может только раскаяние. Однако с чего все началось? Что пробудило в нем покаянные устремления? Никто теперь не расскажет. Философские заветы самого Павла Степановича тоже не касаются трепетных движений его души. Но при всем том именно сокровенная жизнь души оказалась в этой «зауряд-военной» истории самым большим богатством.

Ведь нельзя же всерьез утверждать, что сапоги из Трапезунда могут представлять сегодня хоть какой-нибудь интерес? Тем более что все они на одну ногу.

Краузе

В конце марта 197… года ударила вдруг жара. Снег в два дня растаял, и степь залило водой. Коегде потоки перехлестывали через шоссейку, но были они все неглубоки, и «уазик» преодолевал их без затруднений. «Это – несерьезно, – говорил Саушкин, сбрасывая газ. – Это нам... по колено», – и снова можно было придавливать акселератор.

По радио объявили полдень.

– Пять часов пилим, – подсчитал Саушкин.

– Четыре пятьдесят две, – уточнил с заднего сиденья Краузе.

– Мы ведь выехали ровно в семь, – Саушкин вопросительно посмотрел на меня, я только пожал плечами.

– Ровно в семь ты включил двигатель, а потом начал искать права. В семь ноль восемь ты нашел их.

– А-а, правильно, правильно, было.

– Сколько до моста? – спросил я.

– Немного осталось, – отвечал Саушкин. – Вон за тем поворотом... Или за следующим...

– До моста семь с половиною километров, – сказал Краузе.

– Семь так семь, – согласился Саушкин. – В прошлом году там такая беда... А кстати, почему ты не приезжал в прошлом году?

– В прошлом? – взялся я напрягать память...

– Он ездил в командировку на Дальний Восток, – объяснил Краузе, – и на обратном пути из-за нелетной погоды застрял в Хабаровске.

– Точно, – вспомнил я, – в Хабаровске. Я ведь вам оттуда звонил!

– А-а, да-да-да, – припомнил и Саушкин, – звонил. Денек мы тебя подождали, а потом поехали, было... Мы-то проскочили нормально, а на следующий день воды прибавилось и здесь автобус перевернулся: и шофер вроде опытный, а вот... Шел посередке, да глубоко и тачка-то длинная – корму с насыпи и снесло. Народу человек тридцать погибло – беда-а...

– Двадцать семь, – сказал Краузе.

Вскоре мы скатились в низину, и путь нам преградила натуральнейшего вида река: мутный поток волочил через дорожное полотно вывороченные с корнем кустарники, вороха соломы, обломки досок, деревянные ящики и прочий хлам. По берегам потока стояли десятки машин, а трактор «Кировец» сновал туда и обратно, перетаскивая желающих. Краузе сходил на разведку:

– Ширина разлива – сто двадцать – сто тридцать метров, глубина над мостом через ручей – один метр, справа и слева от моста, рядом с насыпью, глубина достигает... может достигать четырех метров.

В эту минуту трактор буксировал «Запорожца». Дойдя до самого глубокого места, легковушка оторвалась от земли, подвсплыла, и течение отнесло ее в сторону.

– Вот там, где сейчас находится «Запорожец», глубина и может достигать четырех метров, – заметил Краузе.

– Туда автобус и завалился, – Саушкин не отрывал взгляда от «Запорожца». – Тонет...

Машина действительно начала погружаться в волны.

– Давай! Скорее! Давай! – закричали с берега трактористу.

Но, похоже, он и сам хорошо знал свое дело: оставив опасное место позади, плавно добавил скоростенки – легковушка подтянулась к обочине, вползла на асфальт, а тут уж и выкатилась на сухое место.