Лесное море

Оставалось двадцать с лишним километров до Саньсина. После трех дней пути старый перевозчик гравия из деревушки под Харбином уже подплывал к этому большому городу. Он вез с собой удостоверение, что мобилизован на работу. Для прокладки новой дороги нужно было очень много гравия, и баочжан, староста, распределяющий работу среди крестьян, для которых японцы установили трудовую повинность, приказал ему доставить джонку в Саньсин. А когда баочжан приказывает, надо подчиниться — его палка всего ближе.

На закате они прошли устье Муданьцзяна и скоро бросили якорь в порту. Старик с внуком отправились доставать для Виктора напильник, одежду и немного еды на дорогу.

Виктор ждал в джонке. С наступлением сумерек на судах и лодках, стоявших у берега, прекращалась работа. Только лесопилка тарахтела где-то неподалеку, да слышался визг ленточной пилы — видно, на лесопилке работа шла без перерыва, в две смены — этого требовала война. Этот визг, огни и отголоски городского шума обостряли тревожное сознание близости множества людей. А ведь каждый из них может его узнать, схватить.

Тишину в бухте нарушил стук моторной лодки. Она показалась Виктору знакомой, точно такой, как та полицейская моторка в Харбине, а гудение ее мотора так же сверлило мозг. Лодка шла вдоль берега, задерживаясь то у одной, то у другой джонки. Похоже было на то, что полицейские наводили справки или искали кого-то.

Напрасно Виктор старался сохранять спокойствие, твердя себе, что пока не из-за чего волноваться. Быть может, они каждый вечер так объезжают порт для порядка. Или это какой-то купец ищет своих людей… Однако он весь дрожал — так же, как в те минуты, когда лежал в воде под килем джонки. И чувствовал, что не в силах сдержать эту сводящую с ума собачью дрожь, которая могла его выдать. Спросят: «Чего трясешься? Зачем руки прячешь? Ну-ка, покажи их!» А на руках кандалы.

Он вбежал в кабинку, обул праздничные суконные туфли старика, висевшие над постелью, схватил давно им высмотренный обломок багра с железным наконечником и выскочил на берег. Надеялся, что на суше впотьмах его не так легко будет окружить.

Осмотрелся по сторонам, потянул носом воздух. От устья реки несло сыростью болот, откуда-то слева — дымом и мусорной свалкой. И Виктор уверенной волчьей рысцой ринулся в темную брешь между городом и Муданьцзяном.

Он шел берегом реки, дорогой на Нинъань, — значит, в сторону гор и тайги. Всякий раз, как во мраке появлялось что-то — пешеход или арба, он отходил в сторону. По временам сворачивал к реке, чтобы убедиться, что она все так же близко и, значит, он не сбился с дороги. В ее верхнем течении лежала та просека на холме, где когда-то мальчик в индейском уборе из перьев стрелял из лука в бизонов и анаконд. Там стоял польский домик, и все вокруг осеняла своей материнской нежной заботой маленькая женщина, тосковавшая по далеким Скерневицам.

Днем Виктор отсыпался. Раз спал в поле, среди гаоляна, раз — в прибрежных зарослях. В сумерки опять пускался в путь, далеко обходя попадавшиеся на дороге домишки рыбаков, усадьбы богачей, деревни — новые, ничем не огороженные, и старые, обнесенные глиняной стеной. Черные зубцы этих стен, застывших остатков средневековья, мрачно скалились на фоне звездного неба.

Чем дальше шел Виктор, тем острее ощущал прилив бодрости и силы — но и голод тоже. Голод, пожалуй, был сильнее всего. На исходе первой ночи Виктор отобрал у шедшей на базар женщины еду, которую она несла в корзинке. В следующую ночь, проходя деревенскими садами, поймал бродившую там курицу. Тут же разорвал ее на куски и съел, присев в зарослях. Теплая кровь и сырое мясо подкрепляли лучше всякой другой пищи. Кости он приберег — и хорошо сделал: в третью ночь не удалось добыть ничего. Он грыз куриные косточки, вынимая их из кармана, грыз с наслаждением, как лучшее лакомство. На заре, обойдя стороной какой-то город или местечко, он опять вышел к реке.

Обернулся, словно хотел окинуть взглядом весь пройденный им путь от устья — восемьдесят, а то и все сто километров, Уже светало, надо было где-нибудь укрыться. Прямо перед ним торчал из воды лесистый островок. Он перебрался туда и лег спать.

Разбудили его голоса. Он выглянул из своего убежища.

На берегу какой-то мужчина привязывал к дереву лодку. Из лодки вышла женщина. Говорили они между собой по-русски.

— Знаешь, здесь даже черепахи водятся!

— Ладно, будет хвастать. Подержи-ка лучше, — отрезала женщина, подавая своему спутнику большой узел.

Она сошла на берег босиком. Цветастое чесучовое кимоно, ничем не перехваченное в поясе, висело на ней, как плащ.

Она передавала вещи из лодки, он выносил их на берег — узел, циновки, две удочки. Оружия у них не было.

Они были одного возраста — не очень молоды, лет по тридцати пяти. Оба не внушали Виктору никаких опасений. Оценивая их мускулы, он решил, что, как он ни ослабел, все же легко справится с этим невзрачным рыболовом в засученных штанах. Женщина на вид казалась сильнее. Рослая, уже немного располневшая, она все еще была стройна и ловка. От нее веяло здоровьем.