Лесное море

Они стали располагаться на отдых. Мужчине, по-видимому, здесь все было знакомо — вероятно, он не раз рыбачил на этом островке, потому так и загорел. А его подруга, должно быть, впервые сопровождала его — ее кожи еще не коснулось солнце.

— Ну вот, теперь и перекусить можно.

— Я хотела бы сначала выкупаться.

Голос у нее был низкий и словно усталый.

— Что ж, купайся. А я пока все приготовлю.

Он стал доставать из мешка провизию и выкладывать на тростниковые циновки: мясо, завернутое в бумагу, флягу, хлеб… Целая буханка! Виктор пожирал ее глазами и судорожно глотал слюну.

А женщина уже сбросила кимоно, бесстыдно обнажив белые плечи и руки. Потом сняла сорочку. Виктор никогда не думал, что женщина может быть такой… А какой — этого он и сам не мог бы объяснить. Он ведь голых женщин видывал только на картинках. От ее наготы повеяло на него чем-то таким греховно сладострастным, что его даже в жар бросило и он уже не знал, чего ему сильнее хочется: хлеба или ласк этой женщины.

— Ох, и красивая же ты, Нюрка! — сказал мужчина восторженно. — И все такая же, как когда-то в Виннице.

— Это я уже слышала.

— Но тебе этого, видно, мало. Я ни за что бы не убежал, если бы не голод… Изголодался по тебе, Нюрка.

— Подумаешь, какой ненасытный! — уже поласковее отозвалась женщина и вошла в воду.

Мужчина, стоя на берегу, смотрел ей вслед, приставив ладонь к глазам. За кустами слышно было, как она плещется в воде у берега.

— Ишь разыгралась, товарищ доктор!

— Была товарищ, а теперь госпожа.

— Не дури. Если не поймают, и это выдержим.

Постоял, глядя вдаль, и сел. Налил чего-то из фляги в чашку, выпил залпом, откашлялся и тем же торопливым вороватым жестом сунул флягу под мешок.

Виктор встал. Из-за дерева ему виден был неширокий рукав реки, берег, усыпанный галькой, заросшие сорняками перелоги, а дальше до самого города тянулись на горизонте одни поля, обнаженные поля.

Поблизости не было никого, кроме этих двоих, приехавших в лодке, а у них была еда. И нож. Они и сами явно откуда-то бежали, так что не поднимут шума из боязни, как бы их не поймали.

Безопаснее было бы подобраться к ним, когда стемнеет. Но ждать целый час, а то и больше, пока зайдет солнце! Нет, следовало поспешить, пока не вернулась с реки женщина, иначе они все сами съедят.

И Виктор решил идти напролом.

Когда тень его легла на циновку, человек, нарезавший в эту минуту хлеб, поднял голову и окаменел.

— Дай! — хрипло, с трудом выговорил Виктор.

Тот в миг все понял — видно, человек бывалый.

— Голоден? Так садись и ешь, сейчас тебе хлеба отрежу.

— Дай! — повторил Виктор. — Я сам.

Он вырвал нож и хлеб. Резал и ел. Рукава вздернулись, обнажая кандалы на руках.

Рыболов тихо присвистнул. От него разило спиртом.

— Вот теперь понятно… — Он кивнул на кандалы. — Японские?

— Ну, не малайские же.

И продолжал пожирать хлеб.

— Разумеется. Это я так спросил, для верности. Садись же, за это с тебя дороже не возьму.

Виктор сел против него. Настороженно, но без всякого страха: нож в руках, багор тут же, под ним. И он ел.

— На, возьми котлету. Нас можешь не бояться. Мы сами в таком же положении.

— Слышал. Сбежали откуда-то?

— Ну, если слышал, так гляди.

Он выставил ногу и ткнул пальцем в искалеченную лодыжку.

— От ножных? — спросил Виктор.

— Нет, нас в кандалы не заковывали. Это деревом покалечило.

Женщина крикнула с берега:

— Ты с кем там разговариваешь? С черепахой? Или с флягой?

— Вот именно с черепахой! Смотри, какая тут объявилась!

Женщина выглянула из-за куста и сразу спряталась, чтобы Виктор не увидел ее голой.

— Брось же мне что-нибудь, дурень чертов!

Мужчина отнес ей одежду, сказав Виктору:

— Маленькая промашка с моей стороны! Упустил из виду…

Женщина одевалась, присев на корточки, и только голова ее виднелась над кустом. Она смотрела оттуда на этого пришельца, усердно работавшего челюстями. Синий рубец от уха до подбородка напрягался при этом, как жила.

— Дай ему луку, Ваня. Ему теперь лук знаешь как нужен… В желтом мешочке, там, где соль.

Мужчина стал рыться в мешке, а она тем временем расспрашивала Виктора:

— Русский?

Виктор, как бы подтверждая, молча указал вперед косточкой, которую грыз:

— К своим пробираюсь.

— А где же тут свои? Одни китайцы кругом.

— Раз борются, значит, свои.

— Не видишь, что ли, Нюра? Он партизан, — вмешался Иван.

Он подсунул Виктору луковицу, колбасу и налил ему в кружку водки из фляги.

— Я не пью.

— Вот еще! Да ты кто — партизан или мормон?

— Как хочешь, а пить не буду. Не выношу этой вони.

Женщина посмотрела на Виктора, как ему показалось, уже дружелюбнее, а Иван буркнул: «Дело твое», и выпил залпом его порцию.

— Не надо сразу так наедаться, — сказала женщина, выходя уже одетая из-за куста. — Это очень опасно.

— Ничего мне не сделается.

— А я все же не советую.

Красивой ее нельзя было назвать. Бледная, рябоватая. Но ее обнаженные руки, полные и сильные руки прачки или акушерки, напоминали Виктору о ее теле: он все еще как бы видел ее обнаженной. И робел.

Ее бледно-голубые усталые глаза неподвижно смотрели из-под полуопущенных век в лицо Виктору, заклейменное рубцом.