Лесное море

Так было до школы. Отъезд Виктора, гимназия, город, новые люди, новые интересы — все это разлучило двух друзей. Переменился, собственно, только Виктор. Пэн оставался все в том же кругу представлений. В последний раз они виделись во время зимних каникул четыре года назад. Виктор готовился к выпускным экзаменам, а Пэн тогда только что получил свой первый заработок лесоруба, и деньги эти у него, конечно, отобрал отец. Мало уже оставалось общего между выпускником-гимназистом и неграмотным Пэном. Виктора стесняла привязанность к нему Пэна, их прежние обеты, понятия и их отношения, которые в простоте души все еще сохранял Пэн. Ему жаль было Пэна и не хватало духу сказать тому прямо, что они больше не побратимы. То, что они когда-то смешали свою кровь, — это же чистейшее ребячество, зуд романтики. Никогда они не поплывут на помощь к сиуксам, благородных сиуксов давно нет, и «Верное Сердце» — просто Пэн, сын У, слуги пана Доманевского…

— Хорошо, что он убежал, а то я по глупости пырнул бы его ножом!

Собственно, Пэн ни в чем не виноват — разве только в том, что он сын У. Разумеется, он будет защищать отца. Рано или поздно столкновение произойдет. И трудно требовать от Пэна, чтобы тот понял, что он, Виктор, мстя за родителей и за себя, никогда полностью не отплатит шпиону и доносчику, даже если сожжет его фанзу, как тот сжег их дом, даже если убьет эту гадину.

Виктор готов был сделать это немедленно, но он знал, что У живет не один. У него ночуют лесорубы, да и патрули маньчжуров, заходя в глубь тайги, часто пользуются гостеприимством своего осведомителя. Нет, без оружия туда не сунешься.

Значит, надо пока подавить в себе жажду мести. Разве хоть издали поглядеть на родную просеку, на пепелище. Но оттуда доносились какие-то звуки, напоминавшие шум стройки, там что-то ворочали, стучали, И потому Виктор предусмотрительно обошел это место стороной и углубился в лесное море.

К вечеру он добрался до Тигрового брода. Здесь больше не было ни креста из двух березок, ни могильной насыпи. Даже самой скалы не было. Видно, река ее постепенно подмыла, а напор воды во время недавнего разлива обрушил — и ничего не осталось после Доманевской, даже могилы.

Был июнь — возможно, что и двадцать третье, этого Виктор не знал, — во всяком случае, конец июня. Значит, три года прошло с того дня, когда она умерла здесь с аттестатом в руках. Отсюда он перенес ее на скалу, потому что наступала ночь и нужно было где-то укрыться. Вон там он сидел, и дрожащая, охрипшая Яга лежала рядом. А цаоэр пел о недожитом, неосуществившемся…

Тогда казалось, что хуже и быть не может. И вот он сидел сейчас здесь, обняв колени, еще во сто раз более одинокий и несчастный. Верхушки деревьев и горы рисовались на низком небе, как острова, поднявшиеся из океана тьмы.

Прежде он мог хоть верить в загробный мир, в какую-то прекрасную жизнь после смерти или в будущем на земле. А теперь видел — небо пусто, на земле сплошная мерзость, А человек? Спасибо, лучше иметь дело с тигром!

— Тайга… Буду в ней таким, каким захочу. Как всякий зверь — в зависимости от добычи.

Время подходило к полудню, когда впереди показались пороги, деревья, переброшенные через реку, и на склоне холма ветхая фанза, вросшая в землю и в окружающую ее таежную глушь.

Тявкнул Кунминди. Из-за низенького плетня, которого раньше здесь не было, выглянула Ашихэ. С минуту всматривалась в подходившего Виктора, затем, перескочив через плетень, бросилась к нему навстречу.

Радостное приветствие замерло у нее на губах — так он переменился, таким казался чужим.

— Что случилось, Вэй-ту?

Виктор, не отвечая, недоверчиво оглядывал фанзу и местность вокруг.

— В доме нет никого?

— Конечно, нет.

— А поблизости?

— Я живу одна.

— А Ю?..

— Ю погиб в тот день, когда ты ушел. Его тигр растерзал. Ну, войди же, Вэй-ту, отдохни.

Только тут он посмотрел на нее. Глаза его точно затянуло бельмами, в их прозрачной голубизне было что-то мертвое, а голос звучал глухо, без всякого выражения.

— Ты красивая, здоровая, и негоже тебе жить одной в шу-хай. Эта фанза вместит двоих. Я останусь с тобой, Ашихэ.

ЛЮБОВЬ И ПЛЕСЕНЬ

Она любила этого юношу — с каких пор, этого она не могла бы сказать. И за что полюбила, тоже неважно, разве любовь считается со всякими «за что» и «почему»? Он был стройный, ловкий, отважный и ни на кого не похожий. Отличало его от всех и твердое произношение китайских слов, и глаза голубые, как небо, и сдержанность его тайного обожания. В его устах имя «Ашихэ» звучало так красиво и нежно! Когда он смотрел на нее, она казалась себе прекрасной, его взгляд словно возвеличивал ее, она чувствовала власть своей неожиданно открытой женственности, — это она-то, простая тунсиньюань — «человек с ружьем», как миллионы ее братьев из Яньани.