Лесное море

Они трудились так час-другой, ища во мраке ответных сигналов. У Виктора, натягивавшего все время веревку блока, который приводил в движение заслон, от напряжения уже болели плечи.

— А ты небось здорово уставала каждый раз от такой работы?

— Не всегда. Мне часто помогал Ю.

Дров, принесенных заранее на этот безлесный перевал, хватило до полуночи. К этому времени у Виктора и Ашихэ иссякли и терпение и надежда. Ашихэ не могла больше обманывать себя.

— Нет, Мэй, видно, не отзовется.

Они сели у догорающего костра.

— Здесь мы сидели — Тун, Мэй и я — ровно три года назад. И Тун сказала: «Я вернусь в Шуньбао, к реке, поселюсь у старого перевозчика. Буду держать связь с Нинъанем, а огни зажигать для вас на Оленьей сопке». Мэй решила ходить по деревням и притворяться помешанной — таких не трогают, — тогда она сможет бывать в Ванцине и Таньхуа и сигнализировать огнями то с Кудрявой сопки, то с Высокого Коу. А я сказала, что сойду в Фанзу над порогами и стану женой Третьего Ю.

— И долго это продолжалось?

— Довольно долго — больше года. Мы держали связь между собой и с нашим отрядом. Потом японцы стали сильно напирать. Среброголовый хотел пробиться к своим, в район Аньту, но их отбросили, и он с отрядом ушел в страну Советов. А на наших связистов — ведь не мы одни зажигали сигнальные костры в горах, — на всех связистов напустили разведчиков и самолеты. Мы несколько раз меняли место и время сигналов. Не помогло. Первой погибла Тун. Раз ночью я приняла сигнал: «Тун нет в живых, говорит Лю». Позднее — второй: «Лю погиб, говорит Сяо». Дольше всех держалась Мэй, та, что притворялась помешанной. Но и она, как видишь… Если в четвертый раз, в четвертый срок не подаст сигнала — значит, погибла.

— Ну, и что же ты будешь делать?

— Ждать.

Виктор не видел в этом никакого смысла. Товарищи ее давно в Советском Союзе, с другими группами партизан она не связана. Кто помнит, что на этом перевале ждет Ашихэ с одной «лимонкой» и тремя патронами в никуда не годном карабине? Она осталась здесь, как остается на берегу рыба, когда схлынет полая вода. Как солдат, которому не отдали приказ оставить пост.

— Не жди больше, жаль времени и жизни. Из Яньаня к тебе не придут.

Он рассказал ей о своей встрече с русскими беглецами.

Но Ашихэ не хотела, не могла поверить в такую чудовищную нелепость.

— Они тебя обманули, Вэй-ту. Это были враги, реакционеры.

— Полно, Ашихэ! Они обыкновенные люди — учитель и врач.

— Ну, значит, ты не так их понял.

— Послушай, когда я нахожу на можжевельнике клок шерсти, я знаю, какой зверь продирался сквозь эти кусты и в какую сторону… И точно так же достаточно поговорить с такими вот обыкновенными людьми, услышать обычную историю — и я…

Ашихэ молчала. Сидела согнувшись и обняв руками колени. От потухшего костра ни единый отблеск пламени не падал больше на ее лицо, и впотьмах Виктор не мог его разглядеть.

— Извини, но я тоже верил раньше и понимаю… пережил эту боль…

— Мне не приходилось встречать людей, убежавших оттуда, — голос Ашихэ звучал тихо, но решительно. — Я разговаривала только с теми, кто учился в стране Советов. Вероятно, не все там так прекрасно, как этим людям казалось. Но и не так отвратительно, как думают после всего пережитого те двое бежавших из лагеря. Знаю только, что Китай борется в отчаянии за свою свободу. И во всем мире только одна эта страна нам помогает, только она искренне хочет, чтобы китаец не был рабом. Поэтому не говори мне о ней ничего дурного.

— Что ж, для вас действительно… Притом вы все равно делаете все на свой особый лад…

Говоря это, Виктор хотел умиротворить Ашихэ и поскорее пройти мимо того, что неожиданно выглянуло из-за границ тайги и могло разъединить его и Ашихэ: мы и вы, Европа и Азия — все, от чего он открещивался, называя это одним словом «политика».

Если бы Ашихэ сказала ему: «Как мне жить теперь, Вэй-ту, если ты не пойдешь со мной?» — он, вероятно, ответил бы: «Что же делать, пойду, если не будет иного выхода». Да, он сказал бы ей эти и еще более горячие и нежные слова, понимая, что и он не может жить без нее. Но Ашихэ молчала. Ему следовало заговорить первому, не оставлять ее в таком душевном смятении. Однако именно сознание, что он обязан это сделать, раздражало Виктора, как всякое принуждение. И он так ничего и не сказал, мысленно осуждая Ашихэ за ее «партийную слепоту». Они провели эту ночь (у костра, потом в фанзе), обмениваясь только полусловами. Невеселая ночь. В первый раз они лежали рядом, притворяясь спящими, занятые каждый своими мыслями.

На другое утро, когда оба работали на огороде, который Ашихэ еще расширила после смерти Ю, Виктор вернулся к вчерашнему разговору.