Лесное море

Кунминди, одинокий дворовый пес, искал дружбы с ним, но Волчок, положив голову на колени Виктору, не удостаивал ни единым взглядом вертевшегося вокруг него брата и не отвечал на его умильные заигрывания. Он точно говорил: «Отвяжись, дурачок». Волчок понюхал жизни, пережил обиды, лишения и боль разлуки. Он еще не освободился от страха потерять хозяина, уже однажды исчезнувшего среди множества людей и городского шума, после чего пришла неволя, голод, побои. Хозяин появился так же внезапно, как исчез, и вот сейчас скребет у него за ухом, вытаскивая клещей. Зачем же ты, глупый Кунминди, мешаешь блаженству этой минуты?

Они поели, отдохнули. Перед тем как идти дальше, спрятали в дупле ореха старый карабин Ашихэ. В расставании с этим заслуженным инвалидом она видела чуть ли не измену со своей стороны. Но какой смысл тащить на себе несколько килограммов ненужного балласта, когда имеешь скорострельное и точное оружие?

— Отсюда недалеко до нашей фанзы. Заберу свой карабин на обратном пути, — оправдывалась перед собой Ашихэ, не вполне, впрочем, уверенная, вернутся ли они и где будет теперь их фанза.

Когда они обсуждали этот вопрос, она соглашалась с Виктором: лучше всего было бы поселиться у Люй Циня и разводить женьшень. Может быть, вместе с Хуан Чжоу. И еще взять в дом Пэна с его девушкой. Но имеет ли она право уйти с перевала? И как можно думать о себе, когда японцы строят форт на хуторе Домни? На эти вопросы Ашихэ не находила ответа.

— У Люй Циня сейчас уже тоже не безопасно, — рассуждал Виктор. — Рано или поздно Долговой туда доберется. Придется нам уйти в другое место.

— Там видно будет. А теперь главное — вовремя добраться до Люй Циня и предупредить его.

Долговой отправился туда за три дня до них, но дорогу он знал плохо, и они надеялись, что он немало будет плутать по тайге, прежде чем найдет фанзу Люй Циня. Однако встреча с ним была возможна, и следовало держать ухо востро. А Волчок упорно жался к ногам Виктора. Когда его заставляли ходить на разведку, он, побегав вокруг и обнюхав все, тотчас возврашался и начинал искать Виктора, боясь, как бы хозяин опять не пропал.

Летние звериные тропы, которыми шли Виктор и Ашихэ, были так извилисты и перепутаны, что легко было заблудиться. Тропинки эти вели на самое дно лесного моря, в зеленый сумрак и глубинную тишину, в душную сырость субтропиков. Зеленые заросли казались такими однообразными, как стена штрека в шахте, как ряска или водоросли на реке. Вокруг ничего не видно, разве только на метр-другой вперед. Никаких дорожных вех, кроме изредка встречавшихся зарубок на деревьях. Этой дорогой ходил когда-то Люй Цинь к Доманевским и дальше, разнося свои лекарственные травы. Два года назад, в годовщину смерти матери, и Виктор шел этой тропой на ее могилу и вдобавок к старым зарубкам Люй Циня делал для верности свои собственные.

— Вот эта моя, — указал он на зарубку в виде двух скрещенных надрезов. — Она означает, что дальше дороги нет и надо идти в обход до самого ручья.

Преградившая им путь засека имела вид мрачный и заброшенный. Давно, лет тридцать назад, когда еще люди охотились этим способом, звероловы навалили здесь срубленные деревья одно на другое, чтобы звери не могли пройти.

Сквозь щель, неожиданно раскрывшуюся в лесном своде, пробилось солнце. И яркий сноп его лучей пробудил жизнь вокруг. За вспыхнувшей, как фитиль, зеленью побежала вдоль просеки молодая поросль елок, буков, пихт, но некоторые деревца уже поникли в мертвящей тени валежника, на другие накинулись разные черви — их много развелось здесь среди гнили и плесени, и они объели все, оставив буро-рыжее сушье. Лианы змеями оплели здесь все сплошь, и образовался вал, совершенно неприступный. Отвратительная мешанина, как везде, где старое падает в цвете сил, а новое вырастает из той же почвы слабым, нежизнеспособным, задавленным трухлявыми останками высокоствольных стариков.

— Не попробовать ли топором?

— Жаль время терять. Звери эту засеку обходят, обойдем и мы.

Над их головами сквозь ветви проглядывало небо, облачное, серое. Только сейчас, когда Виктор и Ашихэ шли краем засеки, они заметили, что идет дождь. Холодный мелкий дождик, столь необычный для маньчжурского лета, моросил противно, зарядив, видимо, надолго, а между тем уже наступал вечер. Поэтому путники, обойдя засеку, сделали привал на косе в излучине ручья.

Соорудили навес из нескольких слоев веток, покатый, чтобы вода с него стекала, и укрылись под ним.

Собаки тревожились, чего-то боялись и ходили с поджатыми хвостами. Особенно нервничал Волчок. Он все ловил ноздрями горный ветер, искал места повыше, наконец прыгнул на навес и ни за что не хотел сойти.

— Ну и пусть сидит там!

— Но это же очень странно. То он льнул к тебе, не отходил, а теперь…

— Должно быть, у него есть причины.

Только они задремали, как Волчок разбудил их. Он рвал лапами листву навеса и тревожно лаял. А он никогда не поднимал тревоги напрасно, и нелегко его было испугать. Видно, надвигалось что-то для него новое, грозное и непонятное.