Лесное море

— Все равно. Так убить себя среди друзей — это то же самое, что повеситься у врага на воротах.

Ляо смело смотрел в лицо самоубийцы, вслух отчитываясь перед своей совестью:

— Нет, мы перед ним ни в чем не виноваты… А он своей смертью нас обесчестил.

Багорный не умер. Часа через два он открыл глаза, пошевелил губами. Ашихэ дала ему напиться. Потом он опять потерял сознание.

Так прошли ночь и утро. Решено было идти дальше. Помочь Багорному они больше ничем не могли, а для него было все равно, лежит он на земле или на носилках, если, конечно, нести их осторожно.

На третий день после полудня они вышли из тайги и увидели вдали хребты Межгорья. Виктор и Ляо отдыхали, пока Ашихэ осматривала окрестности, а продолжалось это довольно долго. Наконец она вернулась и сказала, что теперь знает, куда их вести. И только вечером они, осторожно поднявшись по высеченным в скале ступеням, внесли раненого в пещеру. Багорный сразу узнал ее.

— Положите меня на то же место.

Вход был загажен зверьем, но в глубине пещеры все осталось нетронутым, как три года назад, даже остатки постели, на которой лежал тогда Багорный, раненный японской пулей.

Как только поели, Ляо пустился в обратный путь.

— Ночь будет лунная, дорогу я знаю… Отец меня заждался, ведь мы шли не два, а целых три дня.

Все это было верно, но столь же очевидно было и то, что Ляо не хочет ни минуты дольше оставаться с человеком, который отплатил ему бесчестием за гостеприимство и заботы.

И вот они остались втроем, и началась оседлая жизнь между двух миров — на высоте двухсот метров над лесным морем и на тысячу с лишним метров ниже горных вершин. На границе дня и вечной ночи, в пещере над ущельем.

Пещера их переходила в коридоры и залы выдолбленные в горе подземной речкой. Они тянулись вглубь на целые километры, через пласты гипса и известняка, руд железа и цветных металлов. Проходя по этим коридорам и подняв высоко факел, можно было увидеть картины, напоминающие полярный пейзаж, а то и совсем сказочные: разноцветные долины, где огромные сталактиты стоят, как белые медведи или окаменевшие зеленые ели и можжевельник, а кое-где в розовой глубине мертвого озера виднелись какие-то забавные красные гномы, на которых кварц и слюда играли огнями, как алмазы.

Выходя отсюда на поверхность земли, на свет и воздух Межгорья, Виктор и Ашихэ останавливались у края неширокой террасы, откуда можно было все окинуть взором: Черный Расток и тайгу, горы в лазурной дымке, снижавшиеся к Седловине, и белые насыпи гальки внизу, на берегах реки. Река эта была продолжением подземного ключа, который бил из трещины в скале, и течением своим как бы обозначала нейтральную полосу между двумя областями: горной и низинной.

В этом подземном царстве путники нашли все удобства: воду, хорошую тягу, один выход на террасу и два скрытых. От того розового грота, где Виктор пережил когда-то ночь видений, подземный ход разветвлялся на два. Один, извилистый и труднопроходимый, вел далеко, к теплым источникам в тигровой пещере на северном склоне горы. Другой — собственно, не ход, а только расселина, которую они прозвали Трубой, — поднимался отвесно и кончался на дне темного колодца — сюда никогда не заглядывало солнце и даже в июле лежал снег. Ашихэ рассказывала, что там, в этом леднике, их отряд хранил запасы мяса.

Главное же преимущество этого убежища состояло в том, что здесь легко было обороняться от врагов. Попасть сюда можно было только с реки, где нападавшие оказались бы под пулями осажденных, и дальше — козьей тропкой и ступенями в отвесной скале. Здесь даже маленький отряд мог бы защищаться против атаки целого батальона и в крайнем случае отступить в глубь подземного лабиринта или выбраться незаметно одним из двух не видных снаружи выходов.

— Как ни трудна была дорога сюда, а стоило помучиться, — говорил Виктор. — Лучшего жилья не найти. Вот увидишь, как хорошо мы здесь устроимся.

Однако пока им было не до того. Когда они уже думали, что Багорный на пути к выздоровлению и никакая опасность ему больше не грозит, ему неожиданно стало хуже. Пуля прошла через висок удивительно удачно, не задев ни мозга, ни глазного нерва, но рана в ее выходном отверстии стала гноиться, и началось воспаление.

Ашихэ пошла искать нужные лекарственные травы. Виктор остался, чтобы поддерживать огонь и присматривать за Багорным. Он и сам не знал чего желать Багорному — смерти или жизни. Потому что какая же это жизнь — без ног?

Багорный бредил. У него был сильный жар, и он бормотал что-то непонятное, какие-то обрывки слов.

— Нет, нет, нет! — вдруг закричал он. — Вовсе не все равно, почему убили Среброголового!

Виктор поднял голову, чтобы лучше рассмотреть его лицо. Рассеянный свет факелов падал на забинтованную голову Багорного и тело, метавшееся на постели. По отекшему лицу, заросшему давно не бритой седоватой бородой, скользили красные отблески огня. Из-под повязки видны были мутные, блуждающие глаза. Он держал в руке бумажку и через костер протягивал ее неведомо кому.

— На, возьми! Если по-твоему все равно, так бери!